Интересно, что там, в этом, «Сити», гадала я. Почему это ночной клуб? Туда днем, значит, нельзя приходить? Бывает же всякое в городе. Лучше бы сделали дневной клуб, столько людей могло бы прийти. Мне хотелось хоть одним глазком посмотреть, что там делают. Возле «Сити» стояли машины, какие к нам в село никогда не заезжали. Такие большие джипы и низкие, на лягушек похожие, иномарки. Возле одной иномарки стояли парни, они так громко хохотали высоким хохотом, как женщины, что даже нам через музыку и шум на дороге было хорошо слышно.

— Обкурились хайваны, — сказал дядя. — Сейчас опять гонки по городу будут устраивать. Я тебе говорил, как на прошлой неделе двое на «мерсах» разбились? — повернулся он к тете. — Поспорили, кто первым в бетон на Редукторном врежется. Два трупа. Один из них был единственным сыном. Эти «мерсы» триста тысяч долларов каждый стоили.

В нашей машине запел мулла, я даже вздрогнула. Это такой звонок у дяди Вагаба на телефоне.

— Алло, — сказал он. — Где?… Мать, отца позвали?… Вот бараны… Через полчаса буду, жену с племянницей только домой завезу. Что сказал? А, слышал теперь. Короче, ты ему скажи, Вагаб сказал — пусть сами договариваются, меня в эти дела впутывать не надо… Короче, давай…

— Что опять стало? — спросила тетя.

— На Гамидова, короче, спецоперация. Надо в объезд поехать, там все перекрыто. Вас отвезу, меня тоже туда вызвали.

— Надоели уже, — разозлилась тетя. — Сколько их там, знаешь?

— Не выходят же, как их посчитаешь. Родители просили, не выходят… Бараны.

Мы заехали во двор, там по бокам от пятиэтажных домов стояли железные гаражи. Было уже темно, но во дворе горели высокие фонари, и наша машина остановилась прямо под одним. Я вышла из машины, на улице воздух был как будто грязный, в селе он другой, а здесь дышать тяжело.

Что это за небо такое, думала я. Уже ночь, ни одной звезды еще не вышло. На небе темно, а под ногами светло из-за света в окнах. Еще, получается, никто не спит.

— Хадижа, не стой. Доставай вещи из багажника, дядя спешит на работу.

Я вытащила из багажника свой чемодан.

— Пошли-пошли, пока кто-то из соседней не вышел, опозоримся мы с таким чемоданом, завтра его выкинем.

Конечно, это был очень старый чемодан, я тоже не хотела с таким людям показываться. Только я опять чуть не заплакала, когда вспомнила, как молодой дядя после армии зашел к нам во двор, поставил его на землю, обнял бабушку и маму. Надо выбросить этот чемодан побыстрее, решила я, если он приносит мне такие воспоминания, от которых хочется плакать.

Мы зашли в подъезд, его стены были покрашены зеленой краской, над входом горела лампочка, и неприятно пахло.

— Я лифтом не пользуюсь, — сказала тетя, — боюсь. У меня там давление. Пойду пешком. Нам на второй этаж. Ты, если хочешь, езжай.

Она стала подниматься по лестнице, отдыхая после нескольких ступенек. Я пошла за ней.

— Тоже пешком решила, — сказала тетя, тяжело дыша между каждым словом. — Правильно, для сердца полезно.

Она как будто не знала, что я не умею ездить на лифте. У нас в селении лифтов не было. В секцию, где я раньше жила с родителями, мы тоже поднимались по лестнице.

Мы остановились возле железной двери. Так ужасно было в этом подъезде, я думала, тетя Зухра живет лучше. Тетя достала из сумки ключи, открыла дверь, вошла первая. Я за ней. Она включила свет, и… Аман, что я увидела! Самую красивую хрустальную люстру из всех люстр, которые я видела в жизни. Аман, если такая красота висит у них в коридоре, что у них комнатах?

На стенах были гладкие обои, атласные, как невестино платье. На потолке в коридоре — фигурки, покрытые золотой краской. Большое золотое зеркало. Я уронила чемодан.

— Заходи, заходи, что встала? Сейчас чай с дороги будем пить.

Тетя зашла в комнату через бархатную зеленую занавеску. Я пошла за ней и очутилась в самой прекрасной комнате на свете. Мои ноги сразу ушли глубоко в мягкий ковер. У нас в селе даже близко таких ковров не было. У одной стены стояли диван и кресла, обтянутые парчой, на золотых ножках, у другой… Аман! Это был как будто телевизор, но не обычный телевизор. Он был такой большой, на половину стены, и узкий совсем. Он даже не стоял, а висел. Перед диваном был стеклянный стол. Тетя Зухра с дядей Вагабом, наверное, самые богатые люди в городе, подумала я.

— Тетя, это что за такие мягкие ковры? — спросила я.

— Персидские. Я соседке заказывала, она мне из Ирана привезла.

Тетя села на диван.

— Ох-х, устала, — сказала она и сняла с головы платок, положила его на колени и стала распрямлять.

— Хадижа, иди чай нам налей, телевизор будем смотреть. Вот сюда чай принеси. — Тетя стукнула по столу. — По коридору иди, там будет ванна-туалет, направо — кухня.

Аллах, такое оказывается, тоже бывает! У них в ванной вместо ванны стояла какая-то стеклянная коробка. Я сначала не могла ее открыть, потом догадалась, что ее двери раздвигаются. В ней висел душ, и еще были всякие разные кнопки. Я помню, у нас в секции была железная ванна, туда из крана лилась вода. Как в городе все изменилось, пока я жила в селе.

Я пошла на кухню. Тетя Зухра была уже там.

— Подумала, Хадижа же не знает, где у нас чай, где конфеты, — сказала она и включила электрический чайник. — Вот смотри, тут холодильник, тут в шкафу у нас чашки, вот это микроволновка — печка такая, если еда холодная, можно за две минуты разогреть. Вот тут у нас в шкафу заварка разная, конфеты. Фрукты — на балконе. Вот это посудомоечная машина, но мы ее не пользуем. Вагаб купил, говорит, у всех сейчас есть такие машинки, стыдно — у нас у одних нету. А я руками быстрее мою, пока в нее посуду соберешь, пока она гудит два часа, честное слово, у меня сердце не выдерживает.

Тетя поставила на серебряный поднос заварочный чайник, чашки с блюдцами, вазочку с конфетами и сушеными фруктами, и я отнесла все в комнату.

Мы сели на диван. Тетя включила телевизор, положила руку на подлокотник, сверху на руку положила голову и стала смотреть, вздыхая.

На полстены появился мужчина — толстый весь, рыжий, в мусульманской одежде. Клянусь, он так был похож на нашего соседа, который приходил помогать дедушке баранов резать. Если издалека смотреть, то вылитая его копия. А у нашего соседа лицо такое, как будто его, как лаваш, раскатали и в тандыре испекли. Мы лаваши не пекли, потому что бабушка не любила сбоку к печке тесто лепить.

Там, в телевизоре, у этого человека зазвонил телефон.

«Да, да, дорогой сестра, — ответил он. — Алло! Слушаю вас».

«Скажите, — стал слышен женский голос, — я бы хотела спросить, пластические операции, по исламу, можно или нельзя делать?»

«Нельзя, сестра! — закричал мужчина. — Какой можно?! Конечно нельзя! Операции всякие пластические — очень харамное дело. Там вам гуруд порежут и всякий хапур-чапур туда засунут! Какой можно?! Это же страшный харам гуруд трогать! Нельзя, дорогой сестра, нельзя!»