согласиться на ту отмену свобод во имя свободы, которая совершается во всех революциях”.

Авторы “Вех” били наотмашь.

Николай Бердяев, из статьи “Философская истина и интеллигентская правда”: “Интеллигенция всегда охотно принимала идеологию, в которой центральное место отводилось проблеме распределения и равенства”. Он же: “Общественный утилитаризм в оценках всего, поклонение «народу» – то крестьянству, то пролетариату – все это остается моральным догматом большей части интеллигенции”.

Сергей Булгаков, “Героизм и подвижничество”: “Интеллигенция… неизбежно разбивается и распыляется на враждующие между собою фракции… Нетерпимость и взаимные распри суть настолько известные черты нашей партийной интеллигенции, что об этом достаточно лишь упомянуть”.

Михаил Гершензон, “Творческое самосознание” – знаменитое, оправдывавшее всё и задавшее образец оправдания авторитаризма нашими либералами уже в XXI веке: “Нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны <…> и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной”.

Он же: “Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: «Все на улицу! Стыдно сидеть дома!» – и все сознания высыпали на площадь… Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома – грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ”.

Александр Изгоев, “Об интеллигентной молодежи”: “Средний массовый интеллигент в России большею частью не любит своего дела и не знает его. Он плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист”.

Богдан Кистяковский, “В защиту права”: “Русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности”.

Петр Струве, “Интеллигенция и революция”: “Интеллигенция нашла в народных массах лишь смутные инстинкты, которые говорили далекими голосами, сливавшимися в какой-то гул… Интеллигенция прицепила к этому гулу свои короткие книжные формулы. Когда гул стих, формулы повисли в воздухе”.

“Вехи” имели ярко выраженную антисоциалистическую, антиатеистическую, антиреволюционную направленность. Отчасти это была критика с либеральных позиций. Статья Богдана Кистяковского “В защиту права” разбирала антиправовое сознание русской интеллигенции. Это там был приведен замечательный иронический стишок поэта Бориса Алмазова: “По причинам органическим / Мы совсем не снабжены / Здравым смыслом юридическим, / Сим исчадьем сатаны. / Широки натуры русские, / Нашей правды идеал / Не влезает в формы узкие / Юридических начал”. Но, например, в статье Петра Струве “Интеллигенция и революция” содержался скрытый “наезд” на кадетов, утопленный в общих упреках интеллигенции в радикализме: “В ту борьбу с исторической русской государственностью и с «буржуазным» социальным строем, которая после 17 октября была поведена с еще большею страстностью и в гораздо более революционных формах, чем до 17 октября, интеллигенция внесла огромный фанатизм ненависти, убийственную прямолинейность выводов и построений, и ни грана – религиозной идеи”.

Упрек с намеком на чрезмерную антиправительственную активность кадетов был, пожалуй, не слишком убедительным. Но подоплеку расхождений лишь впоследствии, в книге “Истоки и смысл русского коммунизма”, разъяснил уже Бердяев: “На поверхности русской жизни либерализм как будто начинал играть довольно большую роль, и с ним должно было считаться правительство. Но самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим… Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России”.

Проиграли все: и народники, и радикальные вечные студенты в пенсне, и либералы-англофилы, и призывавшие к духовному обновлению “веховцы”.

Исторические параллели

“Великая бесклассовая русская интеллигенция” – именно так, как мы помним, отзывался об этом слое Владимир Владимирович Набоков. “Бесклассовая” здесь ключевое слово, потому что интеллигент мог выйти из любой социальной среды.

“Веховцы” иначе смотрели на феномен интеллигенции, которая была несколько дезориентирована после Манифеста 17 октября. Об этом замечательно писал много позже этих событий Георгий Федотов в статье “Трагедия интеллигенции”: “Интеллигенцию разлагала ее удача. После 17 октября 1905 г. перед ней уже не стояло мрачной твердыни самодержавия. Старый режим треснул, но вместе с ним и интегральная идея освобождения. За что бороться: за ответственное министерство? за всеобщее избирательное право?”

Очень похоже, раз уж биография “Вех” и русской интеллигенции неизбежно выводит на исторические аллюзии, на историю гибели либеральной партии “Союз правых сил” (СПС): войдя в состав Госдумы в 1999 году с лозунгом “Кириенко – в Думу, Путина – в президенты”, партия оказалась у разбитого корыта реализованных идей. Половину тогдашнего правительства составляли либералы, а потому СПС не мог позиционировать себя в качестве жесткой оппозиции. Эта раздвоенность потом и погубила партию, как почти за сто лет до этого – кадетов.

Однако изъяны политической стратегии “веховцы” видели не в этом, а в чрезмерном радикализме всех – и социалистических, и либеральных – интеллигентских сил. Они констатировали кризис дореволюционной интеллигенции, но, конечно, изнутри своего времени не могли с точностью до дат предсказать того, что потом увидел Георгий Федотов: “За восемь лет, протекших между 1906 г. и 1914 г., интеллигенция растаяла почти бесследно… Молодежь схлынула, вербующая сила ее идей ничтожна”.

И здесь тоже видится исторический парадокс. “Переформатированию” интеллигенции способствовало развитие капиталистических отношений и класса буржуазии. Это видел Петр Струве, который писал в “Вехах”: “В процессе экономического развития интеллигенция «обуржуазится», т. е. в силу процесса социального приспособления примирится с государством и органически-стихийно втянется в существующий общественный уклад, распределившись по разным классам общества”.

Этого не произошло. Потому что реализовался другой сценарий, предсказанный Струве: “По России кризис социализма в идейном смысле должен ударить с большей силой, чем по другим странам”.

Ударил. А потом родилась советская интеллигенция. У которой были свои соблазны. И их описал уже другой человек, из другого поколения, который написал очерк “Двойное сознание русской интеллигенции и псевдокультура”, заменивший “Вехи”, – Владимир Кормер. Об этом – чуть позже.

Философское пароходостроение

Литературы по философии, в том числе и особенно марксистско-ленинской, в доме хватало. Среди прочего на полках стояло темно-красное, четвертое, собрание сочинений Ленина. Сталина, еще более темно-красного, скорее даже коричневого, не было, Маркса – Энгельса тоже. Имелись разрозненные тома академической серии “Философское наследие” издательства “Мысль”. А потом, в годы перестройки и ранней реформы, мне в индустриальных масштабах удавалось покупать философскую литературу, особенно в исполнении Политиздата, который на глазах превращался в издательство “Республика”, – я работал в то время в здании бывшей Академии общественных наук на Миусской площади (через сквер от Издательства политической литературы), и там был очень хороший книжный киоск.

Осенью 1922 года из Советской России было отправлено несколько транспортов с интеллектуальной и интеллигентской (среди высылаемых были врачи, агрономы, инженеры) элитой страны. Советская власть