стало простору, — говорит Чернышев, подкручивая патефон. — Твою любимую, Надюша, поставлю.

«Руки, вы словно две большие птицы», — поплыл из-под патефонной иглы задушевный голос Шульженко.

Никак не доберется Чернышев до дока Трех эсминцев. С утра пораньше отправился на «Марат», куда для аварийной работы был брошен Речкалов с частью своей бригады. Работа там была — ужас. Резать скрученный металл, заваривать пробоины, бетонировать переборки. Потом поспешил Чернышев на завод и как раз угодил под очередной артобстрел, с полчасика проторчал в щели, каких много теперь отрыто на Морзаводе. А вылез оттуда — увидел дымную шапку над медницкой мастерской, крики услышал — и пустился бежать, чуя недоброе. Прибежал, как раз когда вынесли на носилках Никитина, старого друга и тезку.

С этим Никитиным история вышла. Делал он медницкую работу на ледоколе «Тазуя», и тут срочно угнали ледокол в море на боевое задание. Пошел и Никитин Василий, чтоб закончить работу на ходу. На Большом рейде попала «Тазуя» под бомбежку, и видели на мостике, как врезалась одна бомба в ледокол, но не взорвалась. Вот ведь как бывает: влетела бомба прямо в дымовую трубу. Кочегары увидели ее, лежащую в прогаре на колосниках. Вот-вот могли дотянуться до нее языки огня из топки. Конечно, сразу сообщили на мостик, и команде было велено немедленно покинуть ледокол. Только отплыли — кто в шлюпках, кто так, — как ахнул взрыв. «Тазуя» затонула. А Никитин вернулся на завод. Повезло ему тогда. А теперь вот прихватил шальной снаряд, и несут Никитина на носилках с окровавленной головой. Ну, может, выживет. Мужик крепкий…

Чернышев огибает свежевырытую траншею, в которую водопроводчики укладывают трубы. От бомбежек сильно пострадали магистрали городской водокачки, и теперь приходится налаживать свое, заводское питание водой. Куда ни кинь, всюду клин. В двадцать втором и то не было на заводе такого разору.

Зайдя к себе в цех, Чернышев поднимается по гулкой чугунной лестнице и приоткрывает дверь кабинета начальника:

— Здрасьте, Алексей Михайлыч.

Начальник цеха, инженер-капитан второго ранга Киселев, стоит в шинели и фуражке у двери. Он делает Чернышеву знак помолчать. А, понятно, утреннюю сводку передают. Ну, послушаем.

— В течение ночей на четырнадцатое и пятнадцатое октября, — хрипит репродуктор, — положение на западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону…

Чернышев качает головой:

— На Москву наступают…

С минут у начальник цеха слушает сводку. Веко левого глаза у него подергивается — этот тик появился после таллинского перехода, после того как разбомбили в море «Виронию» — транспорт, на котором шел Киселев, — и он несколько часов, до темноты, плавал в холодной воде, вцепившись в толстый брус, распорку с ростов.

Дослушав, Киселев берется за дверную ручку:

— Я на совещании спешу, Василий Ермолаич. Ты что хотел?

— Да набралось вопросов. — Они спускаются и идут по цеху. — С шаблонами совсем плохо, Алексей Михайлыч. Лесоматериалу нет у меня.

— А где его взять? — Киселев кивком показывает на двух рабочих, зашивающих досками огромный пролом в стене. — Сам видишь, куда лес идет. Во всех цехах дыры, не напасешься. А зима, между прочим, на носу. Из твоих людей сколько можешь на утепление цеха поставить?

— Некого ставить. Сто объектов у меня, людей и так не хватает.

— Не сто, а всего четыре, — спокойно поправляет Киселев.

— Всего! А сколько народу осталось? Из трех бригад одной не соберешь.

— Знаю. — Они выходят из цеха в пасмурное утро, под холодный мелкий дождик. — Ну, ты куда, Василий Ермолаич?

— В док. У меня там на сторожевике одни пацаны-ремесленники остались, а работы начать да кончить. Промблема.

— Проблема сейчас, если хочешь знать, — электроэнергия. В Питере худо с топливом. Ленэнерго закрыло лимиты для нашей портовой электростанции.

— Ай-яй-яй, — качает головой Чернышев. — Веселое дело. Что ж без электричества делать будем?

— Да вот иду на совещание к главному инженеру — будем решать. Свою установку, как видно, придется монтировать на заводе. Теперь вот что: Речкалов у тебя где — на «Марате»?

— На «Марате». Аварийные работы кончает. А что?

— Бросим Речкалова на плавучие доты.

— Какие еще доты! — Чернышев сердито смотрит на Киселева. — Я вам всю дорогу толкую, а вы как глухой! На своих объектах нехватка, Речкалова обратно на сторожевик надо ставить…

— Для зимней обороны Кронштадта нужны новые огневые точки, — терпеливо говорит начальник цеха. — Вечером зайди ко мне, посмотришь чертежи плавучих дотов. И подумай, сколько сможешь выделить для утепления цеха.

Он пошел было к Шлюпочному мостику, но остановился, окликнул:

— Василий Ермолаич! Чуть было не забыл: почему не питаешься в столовой? Если сомневаешься, все ли правильно кладут в котел, то напрасно: там строгий контроль.

— У меня свой котел, семейный, — нехотя отвечает Чернышев.

— Не дело это, мастер. Паек и без того сильно урезан, а ты и его не доедаешь. Погляди, на кого стал похож.

— Это, товарищ начальник, мое дело, где питаться.

— Не только твое. Я, конечно, тут приказывать не вправе, но очень советую, Василий Ермолаевич, прикрепи прод карточку к столовой. Нельзя же так — в ущерб своему здоровью…

Огромная коробка дока Трех эсминцев мокнет под холодным дождем. Вдоль одной из гранитных стен тянется длинный кумач: «Убей фашиста выработкой!» Сторожевой корабль, стоящий в доке на кильблоках, обнесен лесами. В обшивке сторожевика зияют дыры на месте снятых в носовой части стальных листов, и, словно скелет, виден сквозь дыры внутренний набор корабля.

На верхнем «этаже» лесов непонятное что-то происходит. Шустрые подростки в ватниках, черных краснофлотских шапках носятся по доскам лесов, хохоча и перекликаясь.

— Эй, Мешок! — резвится белобрысый прыщавый малый, размахивая потрепанной книжкой. — На, возьми! — Голос его «дает петуха».

К нему бросается щупленький паренек:

— Отдай, Стропило! Порвется ведь… Промокнет…

— Хоп! — Книжка летит через голову паренька. — Держи, Толстячок! Ну, поте-еха! — хохочет, надсаживается белобрысый.

К одному, к другому, к третьему кидается щупленький, а те дразнят, перекидывают книжку. Тут со стенки дока спускается по сходне на палубу сторожевика Чернышев.

— Полюбуйтесь, мастер, — говорит ему инженер-механик корабля, молодой человек восточного типа. — Полюбуйтесь на своих рабочих! — энергично жестикулирует он. — Нагнали детский сад!

Чернышев, не отвечая, переходит с палубы на верхний «этаж» лесов, и тут белобрысый замечает его.

— Полундра! — кричит он дружкам.

— Почему не работаете? — напускается на парней Чернышев. — Почему баловство у вас, а?

— Перекур, — дерзко заявляет белобрысый.

— Ну-к, дай сюда. — Чернышев отбирает у него книжку. — «Пятнадцатилетний капитан», — читает он вслух. — Вон в пятнадцать лет капитан уже, а ты? Только и знаешь, что лоботрясничать, Федотов. Чья книжка? Твоя, Мешков? Зачем