Успех фильма был мгновенным и долгим. «Золотая лихорадка» всегда оставалась самой популярной из всех картин Чаплина и считается самой цельной и продуманной. Чарли много раз говорил, что хотел бы, чтобы его запомнили по «Золотой лихорадке»… Кто-то из обозревателей заметил, что Чаплин в роли Бродяги обладал уникальной возможностью саморазвития. «Мы не видим конца. Когда мы знакомимся с ним, то отправляемся в путешествие, которое может быть долгим, но нисколько не утомительным и необыкновенно разнообразным. Такие люди – редкость».

После торжественной церемонии Чаплин вернулся в свой гостиничный номер, и ему стало плохо. По всей видимости, это было нервное истощение. Врач посоветовал ему немедленно уехать из

Нью-Йорка, и Чарли сел на поезд до Брайтон-Бич. Впоследствии он вспоминал, что плакал без всяких на то причин. Он поселился в отеле на берегу океана. В первый же день, когда Чаплин сидел у окна, глубоко вдыхая морской воздух, внизу начала собираться толпа, из которой доносились приветственные крики. Пришлось отступить в глубину комнаты. Вскоре Чарли вернулся в Нью-Йорк и пробыл там еще два месяца. О жене и новорожденном сыне он, похоже, не вспоминал.

Чаплин наслаждался своей славой, причем не только среди богемы и интеллектуалов, но и у светских львиц. Он снял номер в Ambassadors Hotel и завел интрижку с молодой актрисой Луизой Брукс, которая называла его самым загадочным и сложным мужчиной из всех, когда-либо живших на Земле. Он очень боялся венерических заболеваний, и Брукс сделала своему биографу пикантное признание: «Чаплин изучал эту проблему и был твердо убежден, что йод является надежным средством профилактики таких болезней. Обычно он ограничивался одним небольшим участком, но однажды вечером… решил намазать йодом все интимные части…»

И вновь началась нескончаемая череда обедов, вечеринок с коктейлями, званых приемов и посещений театров. Где бы ни появлялся Чаплин, его окружала толпа. «Это не любовь, – говорил он кому-то из сопровождавших его людей. – Это эгоизм. Всем им на меня наплевать. Но это меня не смущает. Они думают о себе и чувствуют себя значительнее, потому что видели меня и могут пойти и похвастаться этим».

В Нью-Йорке он развлекал друзей и знакомых бесконечными рассказами и пародиями. Луиза Брукс вспоминала, что Чарли все время кому-то подражал. Чаплин танцевал, как Айседора Дункан, но среди лент туалетной бумаги… Он пародировал Джона Берримора, который, будучи легендарным исполнителем шекспировских ролей на сцене и ярчайшей звездой немого кино, вошел в историю еще и как олицетворение формулы «гений и беспутство». Однажды вечером он обратился к Луизе: «Отгадай, кого я имитирую?» На сей раз это была сама Луиза…

За Чаплином было интересно наблюдать во время разговора. Английский режиссер Энтони Асквит как-то раз пошутил, что его лицо исполняло самопроизвольный, импровизированный танец. Другой знакомый Чаплина, Старк Янг, вспоминал: «Когда вы говорите с ним, то с самого начала чувствуете желание, чтобы между вами установилась непосредственная живая связь». Янг также очень точно подметил: «…он не подражает мне, но берет от меня то, что ему нужно, чтобы я его понял. Он говорит то, в чем желает меня убедить, и в то же время я вижу, что через меня он сам хочет в это поверить. Его прямота и убедительность искренни, но один из его секретов состоит в том, что это невозможно сделать без вас».

Немецкий философ, композитор и теоретик музыки Теодор Адорно был убежден, что своей мощной, взрывной и стремительной энергией Чаплин напоминает хищника, готового к прыжку. Наряду с этим Адорно отмечал: «Он непрерывно актерствует… Любое проведенное с ним время – это нескончаемый спектакль. Немногие осмеливаются с ним заговорить, причем не из смущения перед его славой… а скорее из страха разрушить магию спектакля».

Больше всего Чаплин любил пародию, причем она получалась у него ярче и живее поведения прототипа. Асквит пишет: «Дело не во внешнем сходстве или вербальных признаках – это был акт творения. Он сам исчезал, оставляя некую эктоплазму, из которой материализовались люди, обстановка, события». Чаплин мог превратиться в двух домохозяек, сплетничающих в трущобах Ламбета. Он мог стать популярным политиком или известным преступником. Один из его друзей, Роберт Пейн, заметил, что, если дать Чарли кружевную шаль, он может превратиться в старую вдову, сеньориту или русскую аристократку. Он становился вдовой и вместе с ней приносил атмосферу, в которой она жила, склад ее ума, ее подпрыгивающую походку и манеру кончиками пальцев осторожно дотрагиваться до мебели в комнате.

О темпераменте и логике Чаплина также свидетельствует случай, произошедший во время обсуждения сценария на съемках «Золотой лихорадки». Вокруг него летала муха. Насекомое жужжало, и Чарли попросил мухобойку. Он сделал несколько неудачных попыток убить муху. Через несколько секунд она села на стол прямо перед ним. Чаплин поднял мухобойку для последнего удара, а затем опустил свое оружие. На вопрос, почему он передумал, Чарли ответил: «Это другая муха».

«Радуйтесь любому Чарли Чаплину, с которым вы встретились благодаря удаче или случайности, – говорил один из его друзей, Макс Истмен. – Только не пытайтесь связать их с тем, что вы в состоянии понять. Их слишком много». Сэм Голдвин, хорошо знавший молодого Чаплина, пришел к выводу, что тот любил власть и ненавидел все, что мешало его личной свободе. Он мог принять предложение, а затем не прийти на прием или ужин, куда его пригласили. Он мог забыть о встрече или сильно опоздать, а однажды пообещал быть шафером на свадьбе друга, но так и не появился на церемонии. Чаплин сходился с людьми, а затем бросал их. Торики Коно говорил, что он не тот человек, на которого всегда можно рассчитывать… Он скрывает презрение к людям с помощью неотразимого шарма. Он прячет недоверие к большинству людей за обезоруживающей улыбкой.

Ошеломляющее впечатление производили отчужденность или безразличие Чаплина, вероятно связанные с его погруженностью в себя. В 1925 году он признался кинокритику Мордонту Холлу: «Мне всегда казалось, что я наблюдаю за собой в каком-то спектакле». Позже Чарли откровенничал: «Я очень высокого мнения о себе. Я сужу обо всем в сравнении с собой. Я стандарт совершенства». Даже старший сын считал его эгоцентристом. На экране важны только его персонаж и его действия. Чаплин всегда в центре кадра. Как утверждал он сам: «Я особенный, и мне не нужны никакие ракурсы».

Один из работников United Artists, Луис Берг, признавался, что считал Чаплина холодным, высокомерным и абсолютно безразличным к своим сотрудникам… «Улыбался он редко и кисло и казался полной противоположностью своего экранного персонажа. У него была репутация жесткого и неуступчивого руководителя. Люди явно его боялись. А его «нет» было самым холодным и резким, какое мне только приходилось слышать в жизни». Для Берга и многих других проблема была в том, что Чаплин не такой дружелюбный, не такой скромный, не такой сердечный, как маленький человек на экране.

Какими же были взаимоотношения Чарльза Чаплина и Бродяги? По мере того как в реальной жизни Чаплин приобретал все большее влияние, Бродяга терял уверенность в себе и становился все более зависимым. Чаплина осуждали за то, что он волочился за женщинами, а Бродяга становился все менее сексапильным. Чаплин стал миллионером, а Бродяга всегда оставался беден. Чаплин был преданным своему делу и высокопрофессиональным кинорежиссером, тогда как Бродяга перепробовал множество профессий, но не смог ни на чем остановиться.