«Деловой президиум» предоставлял слово людям, которые в своих выступлениях призывали к замене некоторых руководителей партии и правительства, клеветали на советскую власть, требовали реабилитации некоторых врагов партии и государства, провозглашали националистические лозунги. Вечером была оглашена так называемая декларация, в которой содержались прямые призывы к замене существующего руководства Союза ССР и требования о выходе Грузии из состава Союза Советских Социалистических Республик.

Попытки партийного, комсомольского актива завладеть трибуной не увенчались успехом. После десяти часов вечера по предложению «делового президиума» группа провокаторов и дезорганизаторов проникла внутрь Дома связи и там была задержана нарядом солдат. (В Доме связи манифестанты искали радиостудию, чтобы рассказать о происходящем в Тбилиси. Писали в Москву телеграмму с требованием не трогать Сталина. — Авт.)

Узнав об этом, собравшиеся у монумента Сталину люди бросились к Дому связи с целью освободить задержанных. Они применяли против охранявших Дом связи солдат палки и камни. В ответ на это солдаты открыли огонь по осаждавшим. У Дома связи было убито 7 человек и ранено 15. Трупы некоторых убитых и раненых растаскивались людьми и увозились неизвестными на машинах.

Стрельба у Дома связи, крики, вопли раненых и их призывы к мщению русским за пролитую кровь вызвали у собравшихся у монумента рассеянность, недоумение, панику и возмущение. Группа людей пыталась захватить помещение городского отдела милиции, где имелось оружие, разъезжала на машинах по улицам с криками: «Русские собаки убивают наших братьев!»

Туда же было стянуто два батальона мотопехоты, отряд конвойных войск. Солдаты окружили присутствующих у монумента и, как устанавливается рассказами многих очевидцев, в толпу у монумента были сделаны выстрелы из автоматов…»

В город ввели войска, которым разрешили применять оружие. В результате погиб двадцать один человек и больше шестидесяти получили ранения. Органы КГБ задержали почти четыреста манифестантов. Судили тридцать девять человек — тех, кто выступал на митингах и составлял обращения к правительству.

Это было первое антиправительственное выступление такого масштаба в стране после двадцатых годов. Первоначально собирались квалифицировать это как контрреволюционный заговор со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Но потом сообразили, что это произведет самое неблагоприятное впечатление: какая же может быть контрреволюция в стране, где давно победил социализм? Да и в Грузии большой процесс вызвал бы возмущение и еще большее отчуждение от центральной власти.

Советские руководители испугались накала антисоветских чувств, которые выплеснулись во время мартовских событий, а особенно призывов добиваться независимости Грузии. Тем более, что Мжаванадзе переслал в Москву полученное им анонимное письмо, в котором ему предлагали созвать Верховный Совет республики и, руководствуясь Конституцией, принять декларацию о выходе Грузии из состава СССР, поскольку пролитая 9 марта кровь навсегда разделила Грузию и Россию.

В Тбилиси командировали большую группу сотрудников КГБ. Один из них, Филипп Денисович Бобков, будущий первый заместитель председателя КГБ, писал потом, что происшедшее согласились квалифицировать просто как стихийную реакцию грузин на слухи о докладе Хрущева. Поскольку никто не потрудился сообщить людям, что именно говорил Хрущев, они восприняли критику в адрес Сталина как унижение национального чувства. Бобков цитировал слова редактора местной газеты в Гори, которая говорила:

— Вы требуете, чтобы я отказалась от Сталина, но поймите, я родилась в Гори, выросла напротив дома, где жил Сталин, окончила школу имени Сталина, затем университет его же имени, была сталинской стипендиаткой, диплом писала о Сталине. Наконец, сейчас я редактор газеты «Сталинское племя». Я не могу понять, что происходит!..

В мае в Москве на Старой площади рассматривали доклад бюро ЦК Компартии Грузии о событиях 5–9 марта 1956 года. Президиум ЦК принял достаточно мягкое постановление «Об ошибках и недостатках в работе Центрального Комитета Коммунистической партии Грузии». Партийным органам республики предлагалось считать главной задачей «глубокое разъяснение решений XX съезда КПСС, антимарксистской сущности культа личности Сталина». Аппарату предлагалось «принять решительные меры по ликвидации последствий бериевщины, усилить борьбу со всякого рода проявлениями буржуазного национализма».

Мартовские события 1956 года оставили глубокий след в республике. Они больно отзовутся во время разгона митинга в Тбилиси в апреле 1989 года. Для всей страны взрыв страстей в Грузии будет полнейшей неожиданностью. Лишь немногие люди за пределами республики понимали и чувствовали настроения грузинского общества, скрытые от внешнего взгляда преувеличенным оптимизмом и восточной пышностью речей высшего начальства.

Александр Трифонович Твардовский после поездки в Тбилиси в июле 1962 года записал в дневнике крайне любопытные наблюдения:

«Главное впечатление — дымка некоторой грусти, невысказанности, притаенности чего-то, о чем не было слов и нет стихов. Сталинские времена были огромной компенсацией для национального самолюбия грузинских патриотов (или националистов?) за целые века исторической печали о минувшем давным-давно величии. Это при всем том, что он им давал духу наравне со всеми другими, если не больше, и что он как бы уже и грузином не хотел считаться.

Сразу после Сталина — настроения внезапной потери некоего первенства среди народов, а дальше и чувство вины, и опасений, и затаенной боли. И — молчанка. Никто, как мне кажется, даже не попытался затронуть эту тему, а ее же не пройдешь… Они считают, что на эту тему для них наложено табу. А поэзии делать вид, что ничего не было и ничего не случилось, — не выходит. Куда уж там до этой темы, когда они боятся сказать, что мяса нет в магазинах, чтобы не быть обвиненными в национализме…»

В этой особой любви к Сталину проявлялись подспудные настроения ущемленности и недовольства своим положением. Неожиданно для всех советских людей они вырвутся на поверхность в перестроечные годы, и Грузия одной из первых потребует выхода из Советского Союза и независимости.

Первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Ефимович Шелест пометил в дневнике в январе 1964 года: «На станции Раздельная в двенадцати вагонах демобилизованные из армии грузины устроили пьяный дебош. Открыто высказывали недовольство в адрес Хрущева, защищали все действия и порядки при Сталине, восхваляли политику Маленкова».

Вот почему Василий Павлович Мжаванадзе вел себя крайне осторожно, когда речь шла о Сталине. На XXII съезде партии осенью 1961 года Хрущев и председатель КГБ Александр Николаевич Шелепин вновь говорили о сталинских преступлениях. 30 октября, когда съезд уже заканчивал работу, первый секретарь Ленинградского обкома Иван Васильевич Спиридонов зачитал предложение переместить прах Сталина из Мавзолея. Его предложение поддержал первый секретарь московского горкома Петр Нилович Демичев. Следующим должен был выступать первый секретарь ЦК Компартии Грузии.

Второй секретарь ЦК Фрол Романович Козлов заранее объяснил ему задачу. Но на утреннее заседание 30 октября Мжаванадзе пришел с завязанным горлом и шепотом сказал, что у него начался воспалительный процесс, он потерял голос и говорить не может. Вместо него на трибуну отправили председателя Совета министров Грузии Гиви Джавахишвили. Тот был верным соратником Мжаванадзе, проработал с ним двадцать лет и должен был выручить старшего товарища. Он довольно невнятно сказал, что Грузия согласна с предложением вынести гроб Сталина из Мавзолея. Съезд проголосовал за это предложение. Ночью 31 октября гроб с прахом Сталина вынесли из Мавзолея и похоронили у Кремлевской стены.