Уже несколько часов мы обходились без впередсмотрящего, и его обязанности приходилось поочередно выполнять нам с Джекстроу, Зейгером и Корадзини. Из нас четверых лишь Джекстроу умудрился защитить свое лицо от обморожения. Была надежда, что в отличие от остальных на нем не останется ни шрамов, ни иных отметин. Зейгеро, который прежде, не в пример коллегам, не имел внешних признаков травм, характерных для боксера, на сей раз, похоже, серьезно пострадал. Мы не успели вовремя наложить ему на правое ухо компресс, и молодому человеку наверняка в будущем не избежать пластической операции. Большие пальцы на ногах Корадзини мы слишком долго не лечили. Я понял, что и его ожидает хирургическая палата. Поскольку я чаще других возился с двигателем, то кончики пальцев на руках у меня превратились в сплошные раны. Ногти начали чернеть и отваливаться.

Но и тем, кто находился в кузове, было тоже не легче. Начало сказываться физиологическое воздействие холода на организм. Причем весьма ощутимое… Появилась сонливость, безразличие ко всему. На смену им придут бессонница, анемия, расстройство пищеварительного тракта, нервозность, от которой один шаг до сумасшествия. Если стужа продержится долго, такое непременно случится с этими закутанными во что попало несчастными людьми. Я видел это с болью и тревогой всякий раз, как забирался в кузов, отсидев положенное время за рулем.

Сенатор сидел, забившись в угол. Если бы не дрожь, время от времени сотрясавшая его тело, его вполне можно было бы принять за мертвеца. Малер вроде бы спал. Миссис Дансби-Грегг и Елена сидели обнявшись — зрелище невероятное. Но ведь Арктика, как и смерть, уравнивает всех. Ни гонору, ни потугам на исключительность тут нет места. Я не очень-то верю в то, что человек может изменить свою натуру. Наверняка, стоит миссис Дансби-Грегг очутиться в цивилизованном обществе, как она снова станет прежней. И минуты, когда эта леди видела в своей служанке такого же человека, как и она сама, навсегда канут для нее в вечность. Однако при всей моей неприязни к этой светской даме я начал испытывать к ней нечто вроде восхищения. Заносчивость, приводящая вас в бешенство, небрежная уверенность в собственном превосходстве по-прежнему раздражали меня, но за этим неприятным внешним фасадом я разглядел и иные черты. Увидел ее самоотверженность — признак подлинной аристократки. Хотя дама то и дело жаловалась по мелочам, она ни словом не обмолвилась о том, что доставляло ей подлинные страдания. В ней появилась готовность помочь ближнему, которой, правда, она стеснялась. Она выказывала известное внимание к своей служанке, напоминавшее чем-то заботу феодала о своих крепостных, но граничившее с нежностью. Меня тронула сцена, невольно подсмотренная мною: дама достала однажды из сумочки зеркальце, взглянула па свое миловидное лицо со следами обморожения и равнодушным жестом опустила зеркальце в ридикюль. Словом, миссис Дансби-Грегг преподнесла мне хороший урок. Я понял, как опасно оценивать людей по готовым меркам.

Мария Легард, славная, неустрашимая Мария Легард, превратившаяся в больную, старую женщину, слабела с каждой минутой. Она почти все время спала. В краткие периоды бодрствования старая актриса еще пыталась изобразить жизнерадостность, но эти попытки ей явно не удавались. Я ничем не мог ей помочь. Она походила на старые часы, в которых с минуты на минуту сломается пружина.

С паяльными лампами, с помощью которых растапливался снег, возился Солли Левин. Закутавшийся так, что видны были одни глаза, импресарио являл собой жалкое зрелище. Но мне было не до жалости к Солли. У камелька дремала Маргарита Росс. Я тотчас отвел глаза: увидев ее побелевшее лицо, я испытал почти физическую боль.

Больше всех поразил меня мистер Смоллвуд. «Как же можно ошибиться в человеке!» — думал я. Я был уверен, что проповедник сломается одним из первых, но он и не думал сдаваться. Три часа назад, когда я находился в кабине, я заметил, что служитель культа взял свой чемодан, лежавший на санях. Он открыл его: в нем была черная ряса и красно-лиловый капюшон, применяемый в богослужении. Достав Библию, проповедник надел очки без оправы и вот уже несколько часов читал, несмотря на скудное освещение. У него был вид спокойного, раскованного, но не расслабленного человека, которому нипочем любая стужа. Будучи врачом и ученым, я не стал вдаваться в дебри богословия, но мог лишь догадываться, что придает ему силы, которых не осталось у остальных. Честно признаюсь, я ему завидовал.

В течение одного вечера на нас обрушились сразу два удара. Причем первый из них — не в переносном, а в буквальном смысле. Подтверждением тому служит оставшийся у меня на лбу шрам.

Мы сделали остановку около восьми вечера. Я преследовал при этом две цели. Во-первых, нужно было выйти на связь с Хиллкрестом. Во-вторых, дать ему возможность поскорее догнать нас. Я хотел задержаться подольше под тем предлогом, что двигатель сильно перегревается. И в самом деле, со второй половины дня температура наружного воздуха стала неуклонно повышаться. Хотя она поднялась почти на 24°, было все еще жутко холодно. Дело усугублялось недоеданием и физической усталостью. Далеко на юго-западе видны стали пилообразные нунатаки[3]Виндеби. Эту гряду холмов длиной в сотню миль нам предстояло преодолеть. При свете луны, поднимавшейся над восточной частью горизонта, их грозные вершины сверкали точно хрусталь.

Выключив двигатель, я обошел кузов сзади и сообщил его обитателям, что мы делаем остановку. По моей просьбе Маргарита Росс подогрела на печке еду: суп, сушеные фрукты, одну из четырех оставшихся банок мясных консервов.

Поручив Джекстроу натянуть антенну, я вернулся к трактору и, отвинтив сливную пробку радиатора, слил в ведерко охлаждающую жидкость. В течение дня она настолько разбавилась водой, что на таком холоде за какие-то полчаса водяную рубашку двигателя могло разорвать.

Видно, из-за бульканья жидкости я лишь в последнюю минуту услышал позади себя какой-то шум. Да и то не придал ему особого значения. Привстав, я обернулся. Но сделал это слишком поздно. Мелькнула тень, и из глаз у меня посыпались искры. Я получил удар по правой части лба, чуть повыше очков, и тут же рухнул на снег без сознания.

Мне наверняка был бы конец. Лежа на льду при температуре около 80° мороза, я никогда бы не очнулся. Но кто-то заметил меня, стал трясти за плечи. Испытывая боль, я с трудом пришел в себя.

— Доктор Мейсон! Доктор Мейсон! — откуда-то издалека слышался голос Джекстроу, поддерживавшего меня за плечи. Говорил он негромко, но настойчиво. — Очнитесь, доктор Мейсон. Ну вот и хорошо. Осторожней, доктор Мейсон.

Опираясь на сильную руку Джекстроу, я с трудом приподнялся и сел. Боль скальпелем пронзила мозг, перед глазами вновь все поплыло; я осторожно встряхнул головой, отгоняя окружавшие меня тени, и в изумлении посмотрел на эскимоса. Видел я его неотчетливо. Я испугался, решив было, что поврежден зрительный нерв от удара затылком о твердую как железо землю. Но вскоре убедился, что веки мои залеплены кровью, сочившейся из раны над глазом.