Аш вооружившись кривым ножом, удобно устроился на облучке, с тростником – выбранным из многих с самыми гладкими и ровными стволами. Тихо наблюдая, как юноша обтачивает своим ножичком не самый тонкий стебель, Нин полюбопытствовала, что он делает, осторожно, чтоб не побеспокоить, словно боясь получить отказ.

– Вот проделаю дырочки и получится сопель. – Непринужденно отвечал он вырезая отверстие.

Закончив, Аш тут же начал что-то выдувать в тросточку, извлекая свистящие, беспорядочные шумы, пока они не стали выстраиваться в стройные и плавные лады, постепенно переходящие в музыку. Через какое-то время, он наигрывал уже, то, что получилось из этих передыханий. Лицедеи и сами владеющие игрой на всевозможных приладах, невольно вслушиваясь в ублажающие слух звуки, переливающиеся из жалейки, с замиранием познавали для себя в них что-то новое. Свиристящее пищание с хрипотцой, защемляло сердца нежной жалостью, пробуждая лучшие чувства, отчего хотелось грустить какой-то беззлобной грустью. Нин, завороженная игрой эштарота, слушала затаив дыхание, словно от лишнего вздоха все это волшебство куда-то испарится. Только когда он закончил, она, выдыхая, смогла спросить:

– Что это? Я раньше такого не слышала.

Словно ожидая, Аш с готовностью ей ответил:

– Эту песню я сочинил когда-то в дни печали, и вспомнил теперь. Мы ведь обойдем многие города и деревни, пусть она нам поможет собирать с людей их заветные ги

– А можно? Так хотелось бы послушать. – Заискивающе потянула Нин.

– Я могу напеть… только…

– Ну, пожалуйста. – Умоляла бродяжка, наседая.

Заглядывая в глаза полные жаждой познавания, Аш заговорил почти шепотом:

– Нин, я тебе напою слова, но я хотел бы, чтобы ты сама спела под мой наигрыш. Я нарочно переделал ее.

Спустя время после того как Аш увел Нин, лицедеи встрепенулись, когда увидели ее возвращающуюся всю в слезах. Обеспокоенные, они подбегали к ним, уверенные, что ее обидел храмовый служитель. Разъяренный Гир уже подскочил, чтобы наказать обидчика, но девушка вовремя предупреждая надвигающуюся опасность, всхлипывая и вытирая лицо, поспешила всех успокоить:

– Тихо, тихо. Все хорошо. Это все из-за песни.

– Ах, как же она все-таки впечатлительна. – Скорее умиляясь, нежели сердясь, проворчала старая Ама.

– Но вы послушайте только эту песню. – Наконец перестав всхлипывать, оправдывалась виновница переполоха.

Вскоре, она уже распевала эту незамысловатую песню по селеньям, дребезжанием голоса взволновывая сердца людей, а самих их – притоптывающих под музыку, заставляя задумываться; а Аш наигрывал ей из под надвинутого на глаза сатуша, на жалейке с надтреснутым пересвищем:

Где ты, моя мечта,

Радость, где ты моя,

Счастье ты где мое?

Мне расскажи про все:

Буду ли я грустна,

Встречу ли я тебя,

Будет ли жизнь моя,

Лучше, иль снова я

Буду бродить одна

И впереди меня,

Вечная ждет нужда?

Счастье там без меня,

Слезы моя семья:

Страх – отец, мать – нужда,

Плач – брат, сестра – беда.

Поле, мой дом родной,

Голод, мой стол с едой,

Холод, мой сон ночной.

Счастье, ты не со мной.

Где ты и для кого,

Держишь свое добро?

Может быть я дурна,

Перед людьми грешна?

Может быть, жизнь – мой грех,

Счастье, дар не для всех?

Счастье в больших домах,

Радость в тугих мошнах.

Тех кто крал, убивал,

Бог ведь, не покарал.

Сбудется пусть мечта,

Счастье найдет меня,

Радость спасет меня

И позовет маня.

Счастье приди, приди,

К нам и к таким как мы,

Пусть разобьются в прах:

Голод, нужда и страх.

Пусть расцветет весна,

Сея тепло в сердцах,

Пусть, что пока мечта,

В ваши придет дома.

Пусть же взойдет, взойдет

Солнце для тех кто ждет,

Светом, теплом войдет,

Там где нужда гнетет.

Счастье пусть всех найдет,

Радость судьба несет,

Пусть за собой зовет,

Всех в ком мечта живет.

Где ты, моя мечта,

Радость, где ты моя,

Счастье ты где мое?

Мне расскажи про то.

––

2. Нибиру. Измена.

Бравая кучка отпускников, где-то уже изрядно нахлеставшаяся, шумной попойкой чествовала новичков, пропивая честно обработанное у них достояние – заботливо завернутое на дорогу любящими домочадцами. Толстый новобранец, громко о чем-то перед ними хвалился, а они, улыбаясь, поддакивали и подливали ему в чарку.

– И тут, я его шмякнул об землю. – Хвастливо закончил свое повествование новобранец. И хлебнув из чарки, добавил – Вот какие дела творились у нас в городе, в бытность мою стражником.

– Даа, брат. Стало быть, служба для тебя не в новинку? – С напускным восхищением и любезностью в лице, заключил для себя его новый са-каль.

– Да, стало быть. Я не как эти. – Кивнул он с пренебреженьем в сторону своих сослуживцев, стеснено сбившихся в кучу. – Уж я-то, знаю цену хорошей драки

– Даа, не хотел бы я с тобой ссориться. А что это, питье кажется, задерживают? Рябой, ты спрашивал? Когда подадут?

– Да я уж не единожды кликал. Все обещают, мол, непременно сейчас принесут, а все не несут.

– Да ты, как следует, просить не умеешь. У тебя нет твердости в голосе. Не то, что, у нашего нового друга. Ох, не быть тебе кингалем…, может, если только у бабы под подолом.

– Да я и не стремлюсь. – Слегка обиженно ответил рябой. – Может, сам покличешь, раз такой твердогласый?

– Не пристало кингалю за выпивкой бегать.

– Зато и твердость в голосе.

– Ну, каково, а? Видал? Опять на меня повернул. – Обратился он к новобранцу. – Ему бы только с бабами и воевать.

– Гы-гы-гы. Ага, у них под подолом. – Выдохнул из себя новоявленный вояка, надуваясь от гогота.

– Да не, вру. Не только в голосе, но и пониже похоже. Здесь хозяйка такая красотка, а ты ее ублажить не хочешь.

– Сам ее и ублажай, раз у тебя такая стойкость. – Снова обидчиво огрызнулся рябой.

– Гляди-ка на него, опять повернул: «Стоойкость». – Передразнил кингаль рябого, подмигнув развеселевшему бану.

– Похоже, все россказни о твоих победах по блудной части, обычные байки, что ты вещаешь глупым ки-сикиль. – Продолжал поддевать товарища десятник, шлепнув по пышным ягодицам, крутившую задом блудницу. – Балабол ты. Не то, что мой новый друг.

– Что скажешь? – Повернулся он к бану. – Ты стал бы как этот гала уду, красотки избегать?

– Сам ты уду? – Отвернулся рябой.

– Гы-гы-гы. Уду, гы-гы-гы.

Разъяренный неуважительным смешком молодого, рябой привстал, чтобы проучить чересчур осмелевшего бана:

– Чего ты, тут расхихикался?! Может помочь зубы пересчитать?!

– А ну, сядь! – Резким окриком, осадил его кингаль.

– Смог бы ты ублажить красотку? Ты ведь мужик, а не… – Начал он снова, но осекшись на друга, перевел разговор. – Ну, ты понял, о чем я.

– Хо-хо-хо, а не этот уду.