Славно сказано, львица ты моя, с удовольствием присоединяюсь к тебе много веков спустя.

Я увлеченно рассматривала маленькую синичку, которая собралась полакомиться плодами терна у меня в саду, когда зазвонил телефон. Пастор хотел знать, буду ли я сегодня вечером на ужине у фрау Формвег и фрау Макколл, ибо без меня и прочих гостей он почувствует себя как простой сельский священник.

— Что за ужин?

Я в первый раз слышала о каком-то званом ужине. Но вообще-то я всегда готова откликнуться на любой зов. Пастор промямлил, что ему сказали, будто мы с ним приглашены на эту прощальную вечеринку.

— И поэтому они позвонят мне в последний момент и до смерти огорчатся, что я занята, верно? Ну, так вот, я преподам им наглядный урок вежливости и не приду.

— Даже если я вас попрошу?

Августа, должно быть, хорошо зацепила пастора. Я смягчилась:

— Ладно. Пусть они обе позвонят мне не позже четырнадцати ноль-ноль, я даю им шанс. Все-таки нужно так или иначе попрощаться.

Пат позвонила ровно без пяти минут два.

— Мы собирались сделать тебе сюрприз, — заявила она, — и взять реванш за все завтраки, чаепития и ужины у тебя дома. Сегодня именно тот день, когда вечером можно приводить гостей в буфет. В остальные дни, как тебе известно, ресторан работает только для постояльцев.

Я запела про исторические изыскания, которые отнимают массу времени, про письменный стол, который меня заждался.

— Но это ведь наш последний вечер. — В голосе отчетливо зазвучала обида. — Мы пригласили и пастора, чтобы отблагодарить его за любезность…

Августа хихикнула рядом с трубкой:

— Особенно я.

Решив потянуть с согласием, я спросила, не помешал ли им дождь выполнить намеченную программу.

— Ах, что ты! — возмутилась Пат. — Нас так просто не запугаешь. От Грундлзее мы прошли к Бакенштейну и оттуда к Аппельхаусу, там и заночевали… А сегодня поднялись по пастбищу Вильдензее к Зеевизе, потом спустились к Альтаусзее и по берегу шагали к гостинице.

— Вы были в Вильдензее?

— Да. Нам сказали, что это прекраснейший маршрут.

— И больше ничего?

— А что нам должны были еще сказать?

Мне таки удалось озадачить Пат.

— Ну, — промолвила я, — насчет сегодняшних дел не знаю. А в начале мая 1945 года на Вильдензее в шалаше скрывался от возмездия австриец по происхождению и шеф министерства имперской безопасности по должности, некто Эрнст Кальтенбруннер.

— Не может быть… — выдохнула Августа.

— Господин оберштурмбаннфюрер СС надеялся после капитуляции Третьего рейха получить в будущем австрийском правительстве высокий пост. Об этом в конце войны вел переговоры с американцами доктор Вильгельм Хётль. Кстати, доктор был в свое время директором гимназии, где я училась. Как только стало очевидно, что чаяниям не суждено сбыться, Кальтенбруннер дал деру в Альпы. Там его поймали пастухи и доставили в долину. Дальнейшее общеизвестно: Нюрнберг, международный военный трибунал и 16 октября 1946 года виселица.

В трубке надолго воцарилась тишина, затем разразилась гроза сразу в два голоса:

— Почему ты не рассказала нам этого раньше? Мы бы на все смотрели другими глазами. Ты же знаешь, как нас интересует история…

— Во-первых, вы меня не спрашивали о нацистском прошлом. У Топлицзее, в соляных разработках, и на Блаа-Альм вы рыскали без меня. А во-вторых, вы мне не сказали, что пойдете к Вильдензее.

— Эх, если бы мы знали, в каком шалаше он прятался, — вздохнула Пат.

— Я бы все зафиксировала, — сказала Августа, имея в виду свою фотографическую память.

— А я написала бы маленькую статейку и послала бы в «Джемен Квотели», — мечтательно промолвила Пат. — Из местных жителей — очевидцев тех событий кто-нибудь жив?

— Мне очень жаль, все умерли.

— А ты не знаешь, какой шалаш тот самый? — спросила Августа.

— Третий.

— От Альтаусзее или от Аппельхауса?

— От Альтаусзее.

Наверняка хижины давным-давно нет. Пастушьи шалаши не строят на века. Но объяснять это оголтелым дамам было бессмысленно, как и признаваться в том, что я сама никогда не поднималась к Вильдензее. К Аппельхаусу — да, в школьные годы, с подружками. К Вильдензее — нет. Я не любительница паломничеств. Я выдала еще одну ценную деталь.

— Кальтенбруннер, — сказала я, — уничтожил документы и униформу, которые могли его идентифицировать. Он все сжег в печке. Были найдены только собачьи жетоны. Температуры не хватило, чтобы их расплавить.

— Как глупо! — пробормотала Августа. — Если бы мы знали раньше…

— Не огорчайтесь, приезжайте на следующий год. Тогда уж подниметесь к Вильдензее с полным сознанием, что это пастбище сыграло великую роль в истории Третьего рейха.

Пауза.

— Так ты придешь сегодня вечером?

Я не стала больше выпендриваться, и мы договорились встретиться в семь.

У меня в распоряжении было почти полдня, и я вернулась к Кристине Пизанской.

Я немного опоздала, Пат и Августа уже приступили к аперитиву, как, впрочем, и пастор, когда я появилась в гостинице. Компания пребывала в отличном настроении. Мы прошли в обеденный зал к соблазнительно пахнущему шведскому столу.

Пастор рассказывал анекдоты из времен своей походной юности. Он был хорошим рассказчиком. Августа, которая с помощью небольшого количества косметики превратилась в настоящее чудо, провоцировала его на скабрезности. Она живо улыбалась, сережки так и позвякивали.

Рассказы пастора прерывались нашими подходами к буфетной стойке. Когда мы приступили к десерту, Августа возобновила двусмысленные расспросы. Пат положила им конец, с сожалением констатировав, что их время пребывания в краях Вендлгард истекло. Она получила колоссальное удовольствие и надеется — нет, не на следующий год — когда-нибудь вернуться сюда. И добавила: мол, следует задержаться здесь подольше, чтобы как можно больше сделать для женского просвещения — разумеется, вместе с нами.

Августа не мешкая подхватила эстафетную палочку. В знак благодарности за то, что я самоотверженно приходила им на помощь в самую нужную минуту, они с радостью готовы принять участие в наработках для моей будущей книги. Они даже согласны присутствовать в ней в качестве персонажей. Конечно, они не претендуют на гонорар, им просто хочется почувствовать себя соавторами нового произведения.

И пастор потребовал себе место в истории с письмами, поскольку обогатил ее церковными хрониками и некоторыми мыслями, подсказавшими мне оригинальные повороты сюжета.

Мы перешли от легкого «Грюнен Вельтлинер» к «Блауфранкишен», тоже не очень крепкому, но более насыщенному по вкусу, и болтали, посмеиваясь до тех пор, пока пастор не сказал, что ему пора домой: утром предстояло читать мессу. Я увязалась за ним. Он пообещал подвезти меня, чтобы я не тащилась пешком в гору среди кромешной темноты.