«Эй, хватит уже себя оплакивать. Мир не вертится вокруг тебя. И к черту чувство вины. Не ты заставила Сэмми сесть в тот автобус. И скорбеть не нужно больше. Эван оплакивает свою сестру, но этим не вернет ее обратно».

«У меня есть ты».

Что ж, Эван, правда в том, что нет никакой разницы, двое нас или две сотни. У нас нет шансов. Против иных – нет. Я набираюсь сил… для чего? Если уж погибнуть, то погибнуть сильной? А какая разница?

Я со злостью сбрасываю мишку с его насеста на кровати.

«На что уставился?»

Он заваливается на бок, одна лапа поднята, как будто хочет задать вопрос на уроке.

У меня за спиной скрипят ржавые дверные петли.

– Проваливай, – говорю я, но не оборачиваюсь.

Еще один скрип, потом тишина.

– Эван, ты за дверью стоишь?

Пауза.

– Да.

– А ты вуайерист, знаешь об этом?

Если он и ответил, я не услышала. Мне зябко в этой маленькой комнате, я растираю плечи руками, колено болит просто жутко, но я закусываю губу и упорно не сдаю позиции – стою спиной к двери.

– Ты еще там? – спрашиваю, когда тишина становится невыносимой.

– Если уйдешь без меня, я просто пойду за тобой. Ты не можешь мне помешать, Кэсси. Как ты меня остановишь?

Слезы наворачиваются на глаза, остается только беспомощно пожать плечами.

– Думаю, застрелю.

– Как того солдата с распятием?

Вопрос, как пуля, вонзается мне между лопаток. Я резко поворачиваюсь и распахиваю дверь:

– Откуда ты про него знаешь? – Дураку понятно откуда. – Читал мой дневник.

– Я не думал, что ты выживешь.

– Извини, разочаровала.

– Я, наверное, хотел узнать, что случилось…

– Тебе повезло, что я оставила пистолет внизу, иначе бы прямо сейчас пристрелила. Хоть представляешь, как мерзко я себя чувствую оттого, что ты совал нос в мой дневник? Много прочитал?

Эван опускает глаза, щеки у него розовеют.

– Ты все прочитал, да?

Я просто не знаю, куда себя девать. Мне стыдно, меня как будто изнасиловали, это даже хуже, чем проснуться в кровати Вэл и сообразить, что Эван видел меня в чем мать родила. Ладно бы таращился только на голое тело, он заглядывал мне в душу.

Я бью ему под дых. Никакой реакции, будто в бетонную стену ударила.

– Ты все врешь! – кричу я. – Ты сидел тут, вот! Просто сидел, пока я врала про Бена Пэриша. Знал, что я вру, но сидел и слушал!

Эван засовывает руки в карманы и смотрит себе под ноги. Он как мальчишка, которого отчитывают за разбитую мамину вазу.

– Я не думал, что это так важно.

– Ты не думал?

Я ничего не понимаю. Кто этот парень? Меня вдруг бросает в дрожь. Что-то с ним не так. Может, это из-за того, что он потерял всех родственников и свою подружку, или невесту, или кем она ему приходилась? Он несколько месяцев жил в полном одиночестве и внушал себе, будто полное бездействие и есть реальное действие. Возможно, он окуклился на этой ферме в Огайо, чтобы не соприкасаться с дерьмом, которое разлили по всей земле иные, а возможно, он чудак и был чудаком до Прибытия. Как бы то ни было, что-то с Эваном Уокером определенно не так. Он слишком спокоен, слишком рационален, слишком холоден для нормального фермера.

– Почему ты его застрелила? – тихо спрашивает Эван. – Того солдата в магазине.

– Ты знаешь почему, – отвечаю я, а сама чувствую, что сейчас расплачусь.

Эван кивает:

– Из-за Сэмми.

Теперь я действительно ничего не понимаю.

– Сэмми тут ни при чем.

Эван поднимает голову и смотрит мне в глаза.

– Сэмми взял солдата за руку и пошел в тот автобус. Сэмми поверил. А теперь, даже после того, как я спас тебя, ты не хочешь довериться мне.

Он берет мою руку и крепко сжимает.

– Я не солдат с распятием, Кэсси. И я не Вош. Я точно такой же, как ты. Я напуган, зол, сбит с толку и не знаю, что мне делать, но я точно знаю, что нельзя раскачиваться в разные стороны. Ты не можешь в один момент называть себя человеком, а в следующий – тараканом. Ты не веришь в то, что ты таракан. Если бы так думала, не осталась бы на шоссе под прицелом у снайпера.

– О господи, – шепчу я, – это же просто метафора.

– Хочешь сравнить себя с насекомым? Тогда ты, Кэсси, поденка. Сегодня ты есть, а завтра нет тебя. И иные к этому не имеют отношения. Так всегда было. Мы живем, затем умираем, и вопрос не во времени, а в том, как мы им распоряжаемся.

– Ты понимаешь, что говоришь бессмыслицу?

Меня притягивает к нему, пропадает всякое желание спорить. Я не могу понять, то ли он меня отстраняет, то ли приподнимает.

– Ты моя поденка, – бормочет он.

А потом Эван Уокер меня целует.

Одной рукой он прижимает мою ладонь к своей груди, а вторую заводит мне за шею. От его легкого как перышко прикосновения мурашки бегут вниз по моему позвоночнику, и я теряю равновесие. Чувствую ладонью, как бьется его сердце, вдыхаю запах его дыхания, ощущаю щетину над мягкими губами. Мы смотрим друг другу в глаза.

Я немного отстраняюсь, чтобы сказать:

– Не целуй меня.

Эван поднимает меня над полом. Я плыву вверх, и это продолжается целую вечность. Так бывало в детстве, когда папа подкидывал меня на руках, и казалось, я могу долететь до самого края Галактики.

Эван укладывает меня на кровать.

– Еще раз меня поцелуешь, получишь коленом между ног, – успеваю предупредить я за секунду до того, как он снова меня целует.

У Эвана волшебно нежные руки – меня словно облако обнимает.

– Я не дам тебе… – Он подыскивает правильное слово. – Я не дам тебе улететь от меня, Кэсси Салливан.

Эван задувает свечку возле кровати.

Теперь, в темноте, я особенно остро чувствую его поцелуи. В этой комнате умерла его сестра. В этом доме умерла вся его семья. Мы в тишине того мира, который исчез после Прибытия. Эван узнает вкус моих слез раньше, чем я чувствую их на своих щеках. Вместо моих слез – его поцелуи.

– Это не я тебя спас, – шепчет Эван, и его губы касаются моих ресниц. – Ты спасла меня.

Он повторяет это снова и снова, пока мы не засыпаем, прижавшись друг к другу. Его шепот у меня в ушах, мои слезы у него на губах.

– Ты спасла меня.

Кэсси за грязным окном все уменьшается.