Очень осведомленная и холодно расчетливая часть разума Франца подсказывала ему, что здесь для него нисколько не безопаснее, чем в темноте. Тем не менее, его страхи постепенно рассеивались, точно так же, как это было, когда он вошел в дом на Бивер-стрит, а потом, немного позже, когда ехал в такси.

И тут, как раз перед тем, как войти в зал, он мельком увидел в дальнем конце фойе две спины – довольно низкорослого седого мужчины в вечернем костюме и высокой стройной женщины в бледно-коричневом струящемся платье и с бежевым тюрбаном на голове. Они как будто оживленно беседовали, и, когда дружно повернулись к нему лицами, его обдало ледяным ознобом, потому что женщина, как ему показалось, прикрывала лицо черной вуалью. Но в следующий миг он разглядел, что женщина была негритянкой, а лицо мужчины оказалось несколько свиноподобным.

Нервно протиснувшись в зал, Франц услышал, как его окликнули по имени, вздрогнул, но тут же опомнился и поспешил по проходу вперед, в третий ряд, где Гуннар и Сол заняли для него место между ними.

– Самое время, – мрачно буркнул Сол, когда Франц протискивался мимо.

Стоило ему сесть, как Гун повернулся с соседнего кресла, слегка ухмыльнулся и, коротко прикоснувшись к предплечью Франца, сказал:

– Мы уже начали бояться, что ты не придешь. Ты же знаешь, что Кэл очень сильно зависит от тебя, да?

Тут Франц стал поправлять куртку, в кармане звякнуло стекло, и Гун, не скрывая удивления, взглянул на него.

– Разбил бинокль на Корона-Хайтс, – коротко сказал Франц. – Потом расскажу, как это случилось. – Его неожиданно осенило: – Слушай, Гун, ты разбираешься в оптике? На практике – призмы, линзы, отвертки и тому подобное?

– Немного, – ответил Гун и нахмурился в раздумье. – А вот один мой приятель в этих делах настоящий мастер. А что?..

– Возможно ли приделать к наземному телескопу или биноклю какую-нибудь хитрую штуку, чтобы человек, глядя вдаль, видел что-нибудь такое, чего там нет?

Вопрос явно озадачил Гуннара.

– Ну… – начал он, даже растерянно всплеснул руками, и вдруг улыбнулся. – Конечно, если попытаться смотреть в разбитый бинокль, то, полагаю, там будет что-то вроде калейдоскопа.

– Таффи стал хамить? – спросил Сол с другой стороны.

– Не бери в голову, это совсем не срочно, – сказал Франц Гуннару, с извиняющейся улыбкой молча взглянул на Сола (и бросил быстрый взгляд назад и в обе стороны – в переполненном зале можно было без особого труда подкрасться к кому угодно) и перевел взгляд на сцену, где уже сидело около полудюжины оркестрантов; слышно было, как в этой плавной дуге, огибающей дирижерский пульт, кто-то неторопливо, тщательно настраивал струну. Длинный, узкий короб клавесина, перед которым стоял изящный, не занятый пока табурет, был выдвинут вперед, чтобы оркестр не заглушал нежный звук инструмента.

Франц прочитал программку. Пятый Бранденбургский концерт шел в финале, после еще двух произведений. Открывали программу:

Сол толкнул Франца локтем, и тот поднял глаза. Оказывается, читая программу, он не заметил, как на сцену вышла Кэл. На ней было украшенное чуть заметными блестками по подолу белое вечернее платье, оставляющее плечи обнаженными. Она что-то сказала деревянным духовым и, повернувшись к залу, как бы невзначай оглядела публику. Францу показалось, что она заметила его, но ручаться он бы не стал. Кэл села за инструмент. В зале погас свет. Под бурные аплодисменты вошел дирижер, занял свое место, оглядел из-под бровей оркестрантов, постучал палочкой по кафедре и резко поднял ее.

– Ну, Кальпурния, во имя Баха и Зигмунда Фрейда, дай им про…ться! – пробормотал Сол.

– И Пифагора! – добавил Гун, расслышавший его шепот.

Франц с ходу подчинился нежному рокоту струнных и мягкому убаюкивающему зову деревянных духовых. Впервые за все время, прошедшее после бегства с Корона-Хайтс, он почувствовал себя в полной безопасности, среди своих друзей и в объятиях звуковой гармонии, как будто музыка вдруг простерлась над ними хрустальным сводом, идеальным барьером от паранормальных сил.

Но дерзко вступил клавесин, прогоняя умиротворяющие сны; его высокие звуки, разлетавшиеся сверкающими трепещущими лентами, задавали вопросы и весело, но непреклонно требовали ответов на них. Клавесин подсказал Францу, что концертный зал как убежище был по меньшей мере не хуже, нежели все, что предлагал ему хозяин дома на Бивер-стрит.

Осознав свои чувства, но даже не успев толком понять, что делает, Франц поднялся на ноги и, сгибаясь в три погибели, полез мимо Сола, явственно ощущая волны изумления, протеста и негодования, исходящие от слушателей и сосредоточенные на нем (во всяком случае, он чувствовал – или воображал – их, но успешно абстрагировался от молчаливого массового осуждения).

Он приостановился лишь для того, чтобы наклониться к самому уху Сола и тихо, но отчетливо прошептать:

– Скажи Кэл (но только после того, как она исполнит Бранденбургский концерт), что ее музыка подтолкнула меня отправиться за разгадкой Родоса, – и почти стремительно двинулся дальше, слегка прикасаясь левой рукой к спинам сидящих, чтобы выдерживать курс, держа правую в извиняющемся жесте щитом между собой и теми, перед кем ему приходилось протискиваться.

Дойдя до конца ряда, он на миг оглянулся и увидел хмурое и напряженно-задумчивое, обрамленное длинными каштановыми волосами лицо Сола, провожавшего его взглядом. Затем он торопливо пошел по проходу между враждебными рядами, неотрывно глядя строго перед собой, подгоняемый – словно хлыстом, усыпанным тысячами крошечных бриллиантов, – льющейся непрерывным потоком музыкой клавесина.

На ходу он задумался, почему сказал «разгадка Родоса 607», а не «ответ на вопрос о реальности параментального», но потом понял: причина в том, что Кэл сама не единожды задавала вопрос именно в такой форме, и поэтому сможет сразу уловить суть его слов. Было важно дать ей понять, что он занимается делом.

Ему очень хотелось еще раз оглянуться, но он удержался.

ОКАЗАВШИСЬ НА УЛИЦЕ перед Домом ветеранов, Франц снова принялся смотреть по сторонам и оглядываться. Правда, теперь он делал это не так старательно и ощущал уже не столько страх, сколько настороженность, какую мог бы ощущать дикарь, проникший на разведку в бетонные джунгли и пробирающийся по дну прямолинейных ущелий, полных непрерывного угрожающего воя. Намеренно бросившись навстречу опасности, он проникся чуть ли не бесшабашным настроением.

Он быстро, но не переходя на бег, прошагал два квартала и свернул на Раркин-стрит. Прохожих было мало. Огромная луна висела почти прямо над головой. В нескольких кварталах от Терк-стрит взвыла сирена. На ходу он продолжал высматривать по сторонам параментальную сущность, забравшуюся в его бинокль, и/или за призрак Тибо (возможно, материальный призрак, образовавшийся из плавающих в воздухе микроскопических частиц пепла Тибо, хоть какой-то их части). Возможно, такого не бывает, возможно, всему происходившему можно дать естественное объяснение (или же он сошел с ума), но, пока не будет уверенности в том или ином варианте, разумнее оставаться начеку.