Анжелика подумала, что «благодетельница» женщина, конечно, ученая, набожная и богатая, но слишком впечатлительная для подобных путешествий, всегда исполненных тягот и опасностей. Ее духовник дал ей дурной совет, или же он по ошибке почитал ее Жанной Манс [21] либо Маргаритой Бургуа — эти отважные женщины были знамениты во французской Канаде, и на их счету было уже не одно странствие через океан. Но скорее всего, этот иезуит — а он наверняка был иезуитом — захотел использовать на благо миссий в Новой Франции, опекаемых Орденом, мистическую экзальтацию несчастной, хотя и слишком богатой молодой вдовы.

В сердце Анжелики зародилась жалость, и она упрекнула себя за раздражение, испытанное ею, когда герцогиня читала лекцию о приливах и лунном притяжении.

Амбруазина сидела в своем черном платье, сцепив руки на коленях, и перед ее взором, казалось, проносились какие-то скорбные видения; пышные черные волосы, обрамляющие тонкое, словно из хрупкого фарфора, лицо, делали ее как никогда похожей на сироту-инфанту.

Анжелика стала лучше понимать, сколь велико одиночество, окружающее эту женщину. Но как помочь ей, если жила она в особом мире, ею самой для себя созданном?

— Где вы сели на корабль?

— В Дьепе. Когда мы выходили из Ла-Манша, была опасность, что нас захватят испанцы или дюнкеркцы. Я и не знала, что моря так ненадежны…

Она спохватилась, тряхнула головой, ее бледное лицо озарила улыбка.

— Должно быть, я кажусь вам смешной.., оттого, что я так всего пугаюсь, словно ребенок?.. Вы прошли через такие превратности судьбы и все же излучаете безмятежность и радость, в вас столько силы, хотя вы не раз смотрели в лицо смерти.

— Откуда вы знаете?..

— Я чувствую… Разумеется, я слышала, что о вас говорили в Париже этой зимой, накануне моего отъезда. Упоминалось имя господина де Пейрака, дворянина, искателя приключений, чьи действия угрожают поселениям в Новой Франции. Говорили, что осенью он привез туда целую колонию гугенотов и красивейшую женщину — может быть, свою супругу? Этого никто не мог сказать определенно. А может быть, вы и не жена ему? Но какое мне до того дело!.. Я никогда не забуду впечатление, которое я испытала, завидев вас на берегу, такую красивую и умиротворяющую, среди стольких незнакомых и свирепых лиц… И еще у меня возникло тогда чувство, что вы женщина, не похожая на других…

Она добавила задумчиво:

— Он тоже не похож…

— Он?..

— Ваш супруг, граф де Пейрак.

— Конечно, не похож, — с улыбкой сказала Анжелика. — За это я его и люблю!

Она попыталась придумать, каким окольным путем завести с Амбруазиной разговор о королевских невестах.

— Так значит, сударыня, невзирая на обстоятельства, при которых вы появились в Голдсборо, наши края произвели на вас скорее благоприятное впечатление?

Герцогиня вздрогнула и настороженно взглянула на Анжелику. Тревожно, с дрожью в голосе, она спросила:

— Так значит, вы не хотите звать меня Амбруазиной? Эта просьба поразила Анжелику.

— Если вам так хочется.

— А вам — нет?

— Достаточно ли мы знаем друг друга?

— Можно почувствовать некое родство с первой же встречи.

Герцогиня де Модрибур дрожала всем телом и была, судя по всему, глубоко потрясена.

Она отвела взор и вновь устремила его сквозь открытую дверь на морской горизонт, словно в нем заключалась ее единственная надежда.

— Голдсборо? — прошептала она наконец. — Нет! Я не люблю эти места. Я ощущаю здесь страсти, чуждые мне, и помимо моей воли, с тех пор, как я здесь, душу мою смущают отчаяние и сомнение. И страх — страх узнать, что жизнь моя, прежде чем меня забросило сюда, устремилась на гибельную стезю.

Предчувствия, возможно, не обманули ее. Теперь, когда молодая вдова оставила привычную ей искусственную атмосферу и очутилась на холодном пронзительном ветру Голдсборо, не начала ли она прозревать другую жизнь, которую она могла бы прожить — более человечную, более счастливую?

Анжелике претил этот спор, ей не хотелось в него углубляться. Личность герцогини де Модрибур была слишком чужда ей, хотя она и могла понять, что же терзает Амбруазину, что изломало ее, сделало несколько странной.

Однако, если графиня де Пейрак и испытывала жалость, она не чувствовала себя способной давать советы этой страдающей душе, ибо понимала, что Амбруазине следовало скорее оставаться в пахнущем ладаном полумраке исповедален Сен-Сюльпис, нежели устремляться к суровым, первозданным берегам Америки.

Конечно, день, чтобы поговорить с герцогиней о сюжете столь низменном, как замужество королевских невест, был выбран неудачно, но все же следовало что-то решать — люди Колена, опасаясь потерять своих «нареченных», начинали терять терпение.

— Подумали ли вы над предложениями, которые мой муж изложил вам вчера вечером? — спросила графиня.

На сей раз Амбруазина де Модрибур устремила на нее взгляд, исполненный ужаса. Лицо ее стало мертвенно-бледным.

— Что вы хотите сказать? — запинаясь, пробормотала она.

Анжелика вооружилась терпением.

— Он ведь беседовал с вами о планах некоторых из ваших девушек — они хотят обосноваться здесь, обвенчавшись, как добрые и истинные католички, с нашими поселенцами.

— Ах, так дело в этом? — произнесла Амбруазина вслух.

— Простите меня… Я опасалась… Я подумала, что речь идет о другом…

Она провела рукой по лбу, потом опустила ее на грудь, словно для того, чтобы успокоить биение своего сердца. Наконец, сомкнув ладони, она закрыла глаза и на минуту погрузилась в молитву.

Когда она вновь взглянула на Анжелику, в ее взгляде опять читалась уверенность, и голос был тверд:

— Несколько девушек, действительно, открылись мне в своих чувствах, которые испытывают они к тем мужчинам, что дали во время кораблекрушения зарок принадлежать им. Я не придала этому никакого значения. Что за безумные выдумки? Пустить корни в поселении еретиков?

— Тут немало католиков.., среди нас… Герцогиня решительным жестом прервала ее.

— Эти католики согласны жить бок о бок с явными гугенотами и даже действуют с ними заодно. Это, на мой взгляд, не очень ревностные католики или даже в будущем — еретики. Я не могу доверить души моих девушек подобным личностям.

Анжелика вспомнила размышления Виль д'Авре и его слова: «У всего этого нет будущего». Он не был ни глупым, ни пустым человеком, каким хотел казаться. Сказанное герцогиней в который раз подтверждало силу мистических преград, которые разделяли человеческие существа, обрекая их во имя господа на постоянные войны и вражду, закрывая перед народами путь к процветанию, к существованию не столь варварскому. Значит, не настало еще время примирения? И все же она воззвала к голосу разума и рассудка.