– Из-за убийства в поезде? – насторожилась подруга.

– Оля, не только! Кто-то убивает топтунов, что следили за нами. Просто питерские менты еще не связали эти смерти с трупами в купе и нашими личностями. Но тот, кто послал топтунов, уже все знает. Он или виртуозно подставляет нас, или этот человек не один, и они вступили в борьбу между собой, ну и с нами заодно.

– Но что же им надо?

– Вывод напрашивается сам собой – драгоценность твоей семьи. Все закрутилось после того, как тебя вынудили достать брошь из тайника.

– Тогда я ее просто уничтожу.

– И кто в это поверит? Да и как сообщить всем заинтересованным лицам? Мы их по-прежнему не знаем.

– Тогда продам. Заявлю о продаже на крупном европейском аукционе.

– Могло бы сработать. Если они люди доверчивые, поверят аукционным экспертам. Или достаточно влиятельные, чтобы внедрить своего человека для проверки подлинности вещицы.

– Они тиранят моих родных десятки лет, найдут возможность подлинность проверить!

– У такого плана есть слабая сторона.

– Какая, интересно?

– Ты не знаешь точной стоимости броши. И если окажется, что она слишком дорогая, они не станут вещь покупать. Таким образом, ты рискуешь поставить под удар себя и свою семью.

– Что же делать?

– Приостановить расследование, по крайней мере в нашей стране. Эти убийства не дают мне покоя, может, все специально устроили, чтобы тебя прижать.

– Я отдам им брошку, пусть только выйдут на контакт.

– Не советую, сейчас это твой единственный козырь. Такие люди не способны на честную сделку. Что им помешает получить вещицу и засадить тебя в тюрьму или того хуже?

– Женя, – обморочным голосом уточнила подруга, – почему ты говоришь «тебя»?

– Хотела сказать «нас», но подставляют именно тебя! Не хочу пугать, но убитыми нашли только тех топтунов, что ходили за тобой, Оля.

Подруга закрыла лицо руками и всхлипнула. Мой новый аппарат чирикнул, сообщая, что пришла эмэмэска. Я открыла сообщение. Приятель прислал изображение: открытый глаз с криво нарисованными ресничками.

– Черт, – не сдержалась я.

– Что это за художества? – заглянула Оля в телефон, чтобы понять, отчего я злюсь.

– Генка сообщает, что за ним следят.

– Господи! Женя, но почему ты так думаешь?

– Вспомни этот знак! – Я сделала пальцами жест, имитирующий взмах ресниц. – Мы им в детстве активно пользовались, когда нужно было предупредить о повышенном внимании инструктора. Вот он в изображении Геннадия Петрова. Не Репин, конечно, но узнаваемо.

– Теперь мы и уехать не сможем?

– Не переживай. Генка все подготовит и найдет возможность передать документы. Он просто предупреждает, чтобы с ним на связь не выходили. И были осторожней.

* * *

Время в бездеятельном ожидании тянулось медленно, словно вовсе остановилось. Я пыталась придумать нехитрые развлечения, но Оля увиливала от всех предложений. Подруга хандрила, ходила по дому, как задумчивая тень. Валялась на диване, делая вид, что читает старые журналы, стопку которых мы нашли в комнате на этажерке. Она часами лежала, уставившись в никуда, вздыхала и забывала переворачивать страницы. Оля совершенно утратила аппетит, лицо ее снова приобрело матовую бледность, она выглядела изможденной.

Я, чтобы провести время с пользой, усиленно занялась своей формой. Бегать по дачному поселку, конечно, не рискнула, чтобы не привлекать лишнего внимания. Вместо этого методично отрабатывала приемы из боевого карате, самбо и упражнения на растяжку. Не забывала регулярно проверять окрестности на предмет интереса к нашим особам. Вражеских агентов нигде не наблюдалось, что косвенно подтверждало мою теорию об утечке информации. Нужно придумать какой-нибудь каверзный ход, чтобы просчитать источник утечки. Хорошо, если это случайное лицо, оператор связи или диспетчер, но если информацию о наших планах и передвижениях сливает близкий к Ольге человек, дальнейших неприятностей не избежать.

В конце третьего дня пребывания на даче мне пришла СМС с номера Василия. Капитан сообщал, что будет ждать на площади перед парком, напротив моего любимого кафе. Завтра в полдень. Все необходимое готово. Рейс в три часа того же дня.

– Оля, собирай вещи, Генка все устроил, завтра улетаем! – сообщила я приятные новости подруге.

– Хорошо, – вяло отреагировала она.

Честно признаться, я думала, что Олю просто терзают опасения. Что она боится возможных неприятностей. Оказаться в тюрьме по обвинению в убийстве, застрять в стране на нелегальном положении, долго не видеться с мужем и детьми. Но сейчас поняла, что подругу мучает что-то совершенно другое. Мысль, которая засела в голове и не дает покоя.

– Новости тебя совсем не обрадовали. Оля, ты мне ничего не хочешь сказать?

– Не хочу, – пробормотала подруга, – но должна. Я больше не могу обманывать.

– Когда это ты мне врала? – немного растерялась я.

– Иногда утаить правду – то же самое, что солгать. – Оля закрыла лицо руками. – Ужас меня так терзает, так мучает. Я даже сформулировать эту мысль не могу, вслух проговорить. Женька, помнишь, что сказал тот психиатр, что обследовал меня в Лондоне?

– Мистер Смит?

– Да. Он настоятельно советовал мне продолжить обследование. Какие-то там пробелы насторожили.

– Блоки, – поправила я.

– Ну блоки, не важно. Мы от него отмахнулись, и совершенно зря. Кажется, я теряю рассудок!

– Оля, ты глупости говоришь! Вот так, в одночасье, никто не сходит с ума. Должны быть предпосылки, звоночки, странности, которые замечают окружающие, а больной, наоборот, игнорирует. Называется – пограничное состояние. Процесс растягивается на месяцы, иногда на годы.

– Да? Посмотри на это внимательно! – Оля развязала повязку, покрывающую ее кисть, и протянула руку мне.

– Ранки подживают. И что?

– Посмотри внимательно, – настаивала подруга. После небольшой паузы добавила: – И хорошо подумай!

Я уставилась на сбитые костяшки трех пальцев, мизинец не пострадал. Взяла Олину кисть в руки, осторожно повертела.

– Ты не смогла бы так повредить пальцы, если бы сорвалась со стены. Это травма от удара об достаточно твердую поверхность. Но не слишком, иначе могли быть выбиты суставы или сломаны кости руки. Так, где ты ударилась?

– Не помню! Женя, я снова ничего не помню! Прости, при встрече в зале ожидания аэропорта я просто не смогла тебе сказать!

– Оля, если амнезия не единичная, это очень тревожный признак. Но стыдиться тут нечего, тем более не нужно было скрывать. Так, давай немного подумаем. Первый случай был когда? Дней двадцать назад?