Как видите, версий было множество и столько же на подходе. Сплетни, слухи, одинаково исполненные скорби и негодования, сходились только в одном: молодой Генри той ночью все же не мог сознательно прийти к решению убить отца. Во-первых, если вы планируете совершить подобное, то вряд ли выберете для своей цели открытый участок сада и такое неподходящее и странное оружие, как стрелка солнечных часов. Во-вторых, все соглашались, что Генри не подходит под «типаж» убийцы, что бы это ни значило. Хотя он и был угрюмым молодым человеком, подавленным и просто глубоко несчастным. И несчастным еще более глубоко из-за приближающейся свадьбы. Я могу это подтвердить, ведь я видел его однажды в саду, бормочущим и проклинающим все на свете.

В общем, планировал ли он убийство отца или нет, уже не имело значения. Исход этого дела мог быть только один. Ни одно его слушание не длилось бы более получаса. Против Генри никто не собирался свидетельствовать, равно как и в пользу его невиновности, но даже если бы таковые нашлись, то их показания не возымели бы никакого влияния на решение присяжных. Потому как против Генри Аскрея восставали его собственное, практически полное молчание, его окровавленная одежда и его известные разногласия с отцом накануне свадьбы. Все это вместе представляло собой убедительное доказательство вины молодого человека. И судьба его была очевидна: его вздернут публично, как обычного преступника, и труп его будет болтаться на веревке, доступный всеобщему обозрению. Ведь только государственные изменники имели право быть казненными в безлюдном дворе на плахе.

Королева, и лишь она одна, могла отменить приговор. Впрочем, одинаково справедливо можно заметить, что не было ни одной причины, по которой королева Елизавета пожелала бы помиловать безнравственного молодого человека, отнявшего жизнь у одного из ее самых влиятельных придворных, даже если этот молодой человек был сыном того самого придворного. Я думал, хоть и немного цинично, что лучше бы Генри Аскрею иметь хоть часть тех обходительности, грации и жизнерадостности, коими обладала наша владычица. Но нет. Ничего подобного за ним не наблюдалось. Он был, без сомнения, конченым человеком, доживая последние дни в тюремной камере в Солсбери.

Что же могло произойти дальше? Полагаю, Кутберт унаследовал бы титул и поместье, и если ему не суждено было топтать подмостки, то, во всяком случае, он мог бы стать покровителем актерской труппы, другими словами, сыграть роль, согласно велению его сердца.

События, которые я здесь описал, развернулись в течение пары дней, и разумеется, в этот промежуток времени жизнь за стенами погруженного в траур особняка продолжала идти своим чередом, вернее, некоторое подобие жизни. Завершались приготовления к погребению лорда Элкомба. Его должны были похоронить в семейном склепе, рядом с отцом, первым обладателем титула. Леди Элкомб почти не покидала своих покоев, хотя несколько раз я видел ее облаченную в черные одежды фигуру рядом с домом. Также ее замечали в обществе либо бледного Брауна, либо высокомерного дворецкого.

Освальд взял на себя заботы об управлении поместьем. Однако сейчас, когда старый хозяин был убит, нынешний томился в тюрьме, а новый еще не был официально титулован, он считал себя не просто временным исполнителем обязанностей, но полноправным господином всего, что видел вокруг. Каждый раз, как я видел лицо Идена, мне вспоминалась промерзшая земля холодным зимним утром. А его длинные руки были похожи на две иссохшие жилы, болтающиеся по бокам.

Судя по всему, наша труппа тоже должна была покинуть Инстед-хаус. Делать нам здесь было больше нечего. О «Сне в летнюю ночь» быстро позабыли, как и о намечавшемся маскарадном празднике (иначе и быть не могло). Однако Ричард Синкло и Томас Поуп после долгого совещания между собой и парой-тройкой компетентных коллег сообщили, что слуги лорд-камергера останутся в поместье на похороны Элкомба. Поскольку, объяснили они, милорд был верным поборником театрального искусства, и мы обязаны оказать ему услугу, проводить в последний путь. Без сомнений, Синкло и Поуп верили в то, что говорили. Проводить в последний путь – это благородный поступок. Мы не имели ничего общего, например, с лавочниками, чьи отношения с покупателями строго зафиксированы в доходной книге. Взаимосвязь между нами и нашими друзьями и покровителями была гораздо глубже, совсем иного уровня. Кроме того, наверняка обсуждалась мысль, что со смертью хозяина Инстед-хауса связь с его семейством не должна быть прервана. На место прежнего придет другой. А в лице Кутберта мы уже обрели страстного поклонника театра.

Несмотря на это, самые молодые участники труппы были готовы уехать в Лондон немедленно, кроме некоторых, вроде Уилла Фолла, у которого здесь оставалась сердечная зазноба, хотя он и пожаловался мне, что его замарашка Одри не желает с ним встречаться под предлогом всеобщего горя.

У Лоренса Сэвиджа имелось свое, весьма циничное, мнение насчет задержки нашего отъезда.

– Все потому, что эти ублюдки нам еще не заплатили и вряд ли заплатят, ведь Элкомб мертв. Так что старики Синкло и Поуп решили, что хотя бы поедим и попьем задарма еще немного, к тому же тут до похорон рукой подать. А похороны пробуждают отменный аппетит. Представь себе, наверняка нам скормят объедки со свадебного пиршества.

– Ситуация, обратная той, что была в «Гамлете», – кивнул я. – На этот раз яства перекочуют со свадебной трапезы на похоронную.[22]

– В такой пьесе тебе еще не случалось играть, не правда ли? – хмыкнул Лоренс.

Что касается меня, я вовсе не горел желанием уехать как можно скорее, поэтому не огорчился из-за задержки. Не потому, что надеялся преуспеть в отношении Кэйт Филдинг… Но потому, что эти надежды все еще теплились во мне. Что ж, вечное заблуждение влюбленных. Ведь порой достаточно лишь одного взгляда украдкой издалека. О большем я и не мечтал.

Как я уже говорил, Адам Филдинг не участвовал в аресте Генри Аскрея, однако оставался с дочерью в поместье на случай, если потребуется его помощь или слово утешения вдове и ее младшему сыну. Или же мне просто хотелось так думать.

Но я еще не рассказал о собственной версии смерти Элкомба. Тот момент, когда я стоял ночью на крыше дома и разглядывал шахматную доску-сад, где, будто переставляемые невидимыми руками пешки, навстречу друг другу двигались черная и белая фигуры, – тот момент был похож на сон. Бледный свет луны, плеск воды в фонтане, крадущаяся поступь черной фигуры, внезапно наплывшее на луну облако, скрывшее подробности происходящего, потом сдавленный крик… Действительно ли я это видел, или мне все померещилось, особенно после истории Сэвиджа о человеке в черном, откупающемся кровавыми деньгами за убийство маленького ребенка?

Но, судя по тому, что мне говорили чувства, а не разум, это был никакой не сон. Инстинкт мне подсказывал: в саду действительно были эти фигуры и некое… взаимодействие между ними. Может, это был тот самый момент убийства Элкомба? Я постарался припомнить расположение фигур относительно солнечных часов и беседки. Но все, что я смог увидеть своим внутренним взором, – лишь размытая картина, где ни один из предметов не являлся достаточно четким, чтобы его опознать. Сам факт того, что я мог стать свидетелем убийства, крайне меня тревожил, так что я попытался найти другое объяснение увиденному, но не смог, как ни силился. Что ж, если предположить, что это действительно было убийство Элкомба, что я и правда наблюдал именно за этим, тогда что же, черная фигура – это Генри Аскрей, а белая – его отец? Ерунда какая-то. На мой взгляд, если рассматривать вопрос с данной точки зрения, то осторожное, быстрое передвижение тени больше ассоциировалось с повадками Элкомба, тогда как белая фигура могла быть его злополучным сыном. И хотя после их столкновения я ничего не видел, думаю, как это заведено в природе, тьма поглотила свет. Тем же должен был закончиться спор между отцом и отпрыском, если только он имел место быть.