Что бы он ни использовал… А кстати, что он мог использовать? Где он припрятал свою «сыворотку правды» и когда? Иллиан ему это средство не приносил, это точно. Когда Форкосиган сообщил о зеркалах, Иллиан изумился не меньше ее. Надо проверить, действительно ли у него в каюте припрятано допросное снадобье, или…

– Боже мой! – прошептала она. – Неужели это правда?

Вскочив, она забегала по каюте, и все мельчайшие фрагменты неудержимо становились на свои места.

Никаких сомнений! Форкосиган никогда не допрашивал ее – он заранее знал о плазменных зеркалах.

Более того, похоже, что он – единственный человек в барраярском командовании, который об этом знал. Форхалас не знал. Принц совершенно определенно не знал. И Иллиан тоже.

– Сложить все тухлые яйца в одну корзину, – пробормотала Корделия. – И… уронить корзину? О, это не мог быть его собственный план! Конечно же, нет…

Она внезапно охватила мысленным взором всю мозаику событий. Да, сомнений больше не было: прямо у нее на глазах было совершено самое массовое политическое убийство во всей истории Барраяра. Но мало того – оно еще и самое тонкое: трупы спрятаны в горе других трупов, навеки с ними перемешавшись.

Когда же он получил эту информацию? Видимо, в промежутке между тем моментом, когда она оставила его, не имеющего других забот, кроме захваченного мятежниками технического отсека, и нынешним, когда он пытается спасти остатки своей обезоруженной армады. Где-то в тихой, обитой зеленым шелком комнате, там, где великий хореограф ставил танец смерти, честь полководца была сломана на дыбе его долга.

Форратьер с его больным честолюбием вдруг усох, превратившись в мышку, в блоху, в булавочный укол по сравнению с этим чудовищным видением.

«Господи, а я-то удивлялась, что Эйрел так напряжен. Да он, наверное, едва не спятил. А император?.. Ведь принц его сын! Может ли такое быть реальностью? Или я сбрендила, как Ботари?»

Корделия заставила себя сесть, потом улечься, но заговоры и контрзаговоры не давали ей покоя. Мозг отказывался вместить вереницу предательств, так ловко собранных в одной точке пространства и времени ради достижения ужасной цели.

«Может, это неправда, – наконец утешила она себя. – Я спрошу его, и он повторит то, что уже сказал. Он просто допросил меня, пока я спала. Мы их опередили, и я – героиня, спасшая Эскобар. А он – офицер, честно исполнявший свой долг. – Она повернулась на бок и уставилась в сумрак каюты. – А у свинок есть крылья, и на одной из них я полечу к себе домой».

Мысли Корделии прервал Иллиан, объявивший, что ему приказано проводить ее в тюремную камеру.

Она сразу заметила, что обстановка в тюремном отсеке переменилась. Охранники уже не раздевали ее глазами – больше того, они старались вообще на нее не смотреть.

Режим по-прежнему оставался суровым, а замки надежными, но дух глумления и садизма исчез. Она узнала охранника, который отводил ее в каюту Форратьера и, казалось, жалел. Теперь он был здесь главным: его воротник украсили поспешно и криво пришитые лейтенантские нашивки. Уходя из каюты, Корделия опять надела комбинезон Форратьера. На этот раз ей было позволено переодеться в оранжевую пижаму без присмотра. Затем ее отвели вниз.

В камере уже была одна пленная – эскобарская девушка потрясающей красоты. Она лежала на койке, уставясь в стену. Красавица не обернулась, когда вошла Корделия, и не откликнулась на приветствие. Спустя какое-то время пришла барраярская медицинская группа и увела ее с собой. Она пошла безмолвно, но у двери начала сопротивляться. По знаку врача санитар усыпил девушку с помощью уже знакомой Корделии ампулы, и секунду спустя ее вынесли в бессознательном состоянии.

Доктор, судя по возрасту и чину, главный хирург, ненадолго задержался, чтобы перебинтовать ей ребра. После этого она осталась одна, и течение времени отмечалось только появлением пищи да изредка менявшимися шумами и вибрациями, по которым Корделия пыталась угадать, что происходит снаружи.

Спустя восемь или девять трапез она лежала на койке, скучающая и подавленная. Внезапно свет в камере померк. Немного погодя светильники зажглись, но почти сразу же погасли снова.

– Уф! – охнула она: желудок куда-то провалился и она начала всплывать вверх. Корделия поспешно ухватилась за свою койку. Ее предусмотрительность была вознаграждена мгновение спустя, когда она плюхнулась обратно с ускорением примерно в 3g. Светильники вспыхнули и погасли, потом снова наступила невесомость.

– Плазменная атака, – сказала она себе. – Видимо, экраны перегружены.

Корабль сотряс чудовищный удар. Ее отбросило с койки к противоположной стене; тьма, невесомость, тишина. Прямое попадание! Она отлетела от дальней стены, отчаянно пытаясь за что-нибудь ухватиться, больно стукнулась локтем… обо что? стену? пол? потолок? Вращаясь в воздухе, Корделия невольно вскрикнула. «Наши стреляют, – чуть ли не в истерике подумала она. – Я погибну от огня своих. Идеальный конец военной карьеры…» Стиснув зубы, она напряженно прислушивалась.

Слишком тихо. Не потеряна ли герметичность? Ей представилась жуткая перспектива: в живых осталась она одна, запертая в эту черную коробку и обреченная плавать в ней, как рыба в аквариуме, до неизбежной гибели от удушья или от холода. Камера станет ее гробом, который спустя много месяцев распечатает какая-нибудь команда уборки.

И ужасная мысль: цела ли ходовая рубка? Центр управления кораблем, где находился Форкосиган и куда наверняка метили эскобарцы… Может, он сейчас изранен осколками, замерз в вакууме, сгорел в плазменном огне, раздавлен рухнувшими переборками?

Но вот пальцы наконец нашли какую-то поверхность: правда, ухватиться тут не за что… Угол? Прекрасно. Она свернулась калачиком и замерла.

Неизвестно сколько времени пробыла она в этом стигийском мраке. Руки и ноги дрожали от непрерывных усилий, требовавшихся, чтобы удержаться на месте. Потом корабль застонал и зажегся свет.

«О, дьявольщина, это же потолок!»

Вернувшаяся сила тяжести швырнула ее на пол. По левой руке разлилась резкая боль, потом наступило онемение. Она поспешно забралась обратно на койку, вцепившись в нее правой рукой с такой силой, что костяшки побелели, постаралась упереться ногой в раму, снова напряглась…

Ничего не происходило. Тут Корделия почувствовала, что ее одежда намокла. Опустив глаза, она увидела кровь. Ах, вот в чем дело – оказывается, у нее открытый перелом… С трудом стащив куртку, она обмотала ее вокруг руки наподобие жгута. От давления проснулась боль. Она несколько неуверенно попробовала позвать на помощь. Может, за камерой наблюдают.

Никто не пришел. Следующие три часа Корделия пробовала кричать, убеждать, колотила в дверь и стены здоровой рукой, просто сидела на койке, рыдая от боли. Сила тяжести и свет отключались еще несколько раз. Но вот нахлынула особенная, знакомая каждому астронавту тошнота, словно тебя выворачивает наизнанку в банке с клеем, – признак прыжка через пространственно-временной туннель. Затем все стабилизировалось.