«Глупая девчонка», – сказала она себе и позвонила в участок. Ей сообщили, что Бенц уже ушел. Она решила было позвонить ему домой или на мобильный, затем передумала. Бросила взгляд на часы. Было уже слишком поздно, чтобы застать кого-нибудь в университете, поэтому она решила позвонить на кафедру психологии утром. Затем набрала номер Сары в Тусоне и услышала, как включился ее автоответчик. Оливия оставила сообщение, дала отбой и в круге света на крыльце увидела, как пес, словно безумный, прыгает у задней двери.

– Иду, – сказала она, протягивая руку к дверной ручке и впуская его. – Проголодался?

Хайри С заплясал у своей миски. Она насыпала в нее свежего корма, затем распаковала продукты и забросила в микроволновку замороженный ужин.

– Индейка с апельсином, – сказала она собаке. – Всего шесть граммов жира. – Пес, уткнувшийся носом в миску, и виду не подал, что слышал хоть слово. Какой день, подумала она, когда звякнула микроволновка. Она осторожно вытащила разогретую индейку, и по кухне разнесся пахнущий апельсином пар. Еще баночка Диетической колы – вот и вся ее еда. Она взглянула на свою фотографию с бабушкой Джин, единственную, которую она показывала Бенцу. В то время она была такой беззаботной, тогда ей действительно не нужен был отец. Она еще не ходила в школу. Не чувствовала смущения от того, что не знала его, не испытывала унижения из-за того, что он сидел в тюрьме в Миссисипи. Об этом ей поведала Конни Эрнхардт.

О доноре спермы у Оливии были только смутные воспоминания, и, как она считала, она была ими обязана малочисленным старым снимкам, которые видела снимкам мужчины в форме моряка, красивого, спортивного телосложения, который просто свел с ума Бернадетт Дюбуа, когда ей было семнадцать лет. У них случился бурный роман, и подробности были обрывочными. Вирджиния Дюбуа не одобрила этого, и Оливия, которая только-только пошла в школу, уловила обрывки разговора, который не должна была слышать. Стоя у подножия лестницы, едва касаясь пальцами перил, она прислушалась к разговору, от которого у нее гулко заколотилось сердце.

– Он бросил тебя, разве ты забыла? – спросила бабушка Джин, жарившая бекон. Его кусочки шипели на сковородке, источая запах дыма и гикори. – А ты была беременна.

– Он не знал... – запротестовала Бернадетт, всхлипывая. – Я ему не говорила.

– Вот и хорошо. Правда вскрылась достаточно рано. Я сказала это тогда и скажу сейчас. Реджинальд Бенчет никчемный человек и всегда им будет. – Бабушка Джин тяжело вздохнула. – У тебя остался один ребенок, Бернадетт, – сказала бабушка и добавила несколько луковиц в горячий жир. Хотя Оливия не видела происходящего, она почувствовала запах лука. Она видела подобное не раз. Кружочки попадали на сковородку, и жир, брызгая, шипел еще сильнее. – Ты бы лучше больше внимания уделяла Ливви. Забудь Реджи. Он был плохим со дня своего рождения. Он отмечен дьяволом, говорю тебе. Я знала его мать и бабушку. Обе были блудницами с моралью как у уличных кошек, а его папаша... само зло.

– Ты ничего такого не знаешь, – заспорила Бернадетт, затем высморкалась.

– Я знаю. Я видела, что может делать этот человек.

– Как... о, ради всего святого, не говори мне, что у тебя было одно из твоих видений о нем. – В разговоре возникла пауза, когда Оливия слышала только шипение жира и стук дятла где-то на деревянной части дома. Она закусила нижнюю губу и стала смотреть, как кружевные занавески колышутся от легкого ветерка. – В этом все дело, да? – обвинительным тоном спросила Бернадетт. – Думаешь, ты что-то видела, а на самом деле ты все это выдумала. Это все бредни, и мы обе это прекрасно знаем. И это вредит Ливви. Ты забиваешь ей голову всей этой чепухой, и теперь она тоже начала бормотать о том, что она видит... например, как ее сестра Чандра умирает, прежде чем та утонула в действительности. И вина за это целиком на тебе.

– У ребенка, возможно, тоже есть дар.

– Дар, дар, забудь ты этот проклятый дар. Этого не существует, и меня уже тошнит от одного упоминания о нем. Давай посмотрим правде в глаза. Ливви заявила, что видела, как умерла Чандра, потому что это она ее убила.

– Тише! Это полнейшая чушь.

– Вовсе нет. Они ссорились, не так ли? Ливви была старше. И сильнее. Она толкнула Чандру в воду... и... и моя малышка утонула. Вон там, – сказала она, ее голос поднялся на октаву. Оливия со слезами на глазах почувствовала, что ее мать указывает длинным обвиняющим пальцем в сторону двора. Даже несколько лет спустя эта сцена была такой же отчетливой, как в тот день, когда произошел «несчастный случай», и она по-прежнему видела лицо Чандры под водой. На поверхности плавала трава, сверчки и мусор, и широкие голубые глаза Чандры смотрели вверх. Она упала в воду, ударившись головой, и Оливия не смогла ее спасти.

– Хватит! – резко сказала бабушка. – Это был несчастный случай. Ты ведь помнишь.

– И ты винишь меня. Потому что я спала. Господи, мама, ты думаешь, я не знаю, что ты винишь меня? Я вижу это каждый раз, когда смотрю тебе в глаза.

– Ты не просто спала. Ты была в отключке. Оливия пыталась разбудить тебя... А, ладно... что толку спорить? Все уже кончено. Занимайся чем хочешь, только не вини Ливви. И если она говорит, что у нее бывают видения, я ей верю.

– Она просто хочет тебе угодить. Это бредни, и я не хочу, чтобы она слышала об этом, понимаешь? – настойчиво спросила Бернадетт. – Ты знаешь, как ужасно расти, когда тебя называют дочерью сумасшедшей? Знаешь? Ребенок, мать которого может предсказывать будущее за какие-то вшивые два бакса. Люди думают, что ты помешанная, и я не хочу, чтобы моя дочь подвергалась тому же. Перестань забивать ей голову всеми этими глупостями, перестань.

– Тогда начни вести себя как мать. Заботься о ней. Перестань бегать за каждым мужчиной, который посмотрит в твою сторону.

– Я не собираюсь больше этого слушать.

– И не раздвигай ноги.

– Мама!

Повисла пауза. Оливия с такой силой вцепилась в перила, что у нее болели пальцы.

– Просто береги Оливию, – сказала бабушка, перемешивая вилкой бекон с луком. – Держи ее подальше от Реджи. Не позволяй ему появляться здесь.

– Он и не появится. Мы в разводе.

– И ты помолвлена с другим; тебе лучше не забывать этого. – Оливия представила, как ее бабушка показывает почерневшими остриями вилки с костяной ручкой на свою дочь. – Я буду делать то, что считаю лучшим для Ливви. До тех пор, пока ты не докажешь, что ты достойная мать.

Молча вытирая слезы тыльной стороной руки, Оливия медленно поднялась наверх и зарылась в свою постель.

После этого она ни разу не видела отца. Да и мать она видела не слишком часто после того, как та снова вышла замуж.

Так почему же Бернадетт сегодня искала ее, подумала теперь Оливия.

Вымыв посуду, она свистнула Хайри С и поднялась во вторую спальню, ту, где спала в детстве. Единственная кровать с отвисшим матрасом все еще стояла на месте под наклонным потолком. Диван-кровать, на котором спала ее мать, когда жила здесь, стоял напротив. Комод с круглым зеркалом находился между дверью в коридор и нишей. Письменный стол был у единственного окна возле книжного шкафа. Это был письменный стол, которым Оливия пользовалась, когда росла, и с добавлением картотечного шкафа он теперь стал местом ее лэптопа и принтера.