Последнее утверждение, однако, не соответствовало действительности. Тамара будоражила рифейскую столицу именно тем, что меняла форматы события, которое рано или поздно приходилось оплачивать каждой семье. Она в одиночку покушалась на тот рутинный способ расставания с мертвыми, что выработался кое-как у всех современных горожан: способ убогий, но предоставляющий правила, которым можно было просто следовать и чувствовать себя исполняющим последний долг. Никто не дерзал модернизировать индустрию, где весь реквизит, дорогостоящий или дешевый, сплошь состоял из китча. Ни в какой другой человеческой сфере не могла бы удержаться вся эта восковая цветастость, эта припомаженность и позлащенность – словом, мещанская лавочка, испытавшая в России сильное влияние тюремного искусства. Люди продвинутые, более нигде бы не потерпевшие крашеных цветиков и пухлого атласа, здесь безропотно были как все – ощущая неуместность не только личного вкуса, но, по большому счету, и собственного скорбного присутствия. Здесь соглашались на общепринятое, лишь бы ничего не выдумывать самим – потому что выдумать что-то, улучшающее ситуацию потери близкого человека, было невозможно. Любое проявление самостоятельности означало почти непомерную ответственность. Слишком темна была область, где приходилось совершать некие земные действия, слишком сильную боль причиняли самые мысли чего-то недодать покойнику – в котором страшнее неподвижности и бездыханности было отсутствие желаний, каких бы то ни было требований после того, как пришлось исполнить тяжелую работу, а именно – умереть. Словом, погребение было едва ли не единственной процедурой человеческого обихода, где никто не хотел перемен. Только Тамара, сумасшедшая сука, вдруг решила все улучшить, причем начала не с формы, но нацелилась непосредственно в суть.

В несчастье – главное вещество ритуала – она имплантировала элементы счастья и сделала это простейшим способом: в «Граните» действовала лотерея. Клиенты, внесшие задаток, могли запустить прозрачный барабан, где, словно яйца в кипятке, клокотали белые шары: довольно часто на лоток выкатывался тепленьким счастливый номер, по которому его обладатель мог получить бесплатный памятник с голограммой покойного или, к примеру, поминальный обед на пятьдесят персон в ресторане «Рифей». Некоторые представительства «Гранита», еще не вполне оснащенные, обходились вместо барабана глубоким, как штанина, бархатным мешком – откуда однажды нищая вдова в траурном платье, наспех перешитом из пальто, достала генеральный выигрыш: реабилитационный отдых на Карибах для трех человек. Телевидение не раз снимало и клиентов, и барабан с веселыми шарами, брало у счастливчиков блиц-интервью, на которое одни соглашались и, пьяные от горя, рассыпались в благодарностях «Граниту», другие резко отходили прочь. Пресса рифейской столицы подвергала деятельность Тамары острым комментариям, журналисты изощрялись в остроумии, очень довольные глупостью объекта и легким случаем продемонстрировать свою свободу от денежных мешков.

Действительно, лотерея в морге, как и прочие Тамарины затеи, выглядели фарсом, в лучшем случае наивностью жизнерадостного бизнеса, не отличающего крови от кетчупа; вот только глупой Тамара не была. Ни один из бойких журналеров не понимал ее метафизической задачи. Никто не чувствовал, например, чем ее попытки отличаются от телешоу Мити Дымова «Покойник года» – энергичного действа с двуспальными гробами и гирляндами танцующих девиц, представлявшего собой как бы дружеский шарж на Тамарину фирму, хотя на деле Митя усердно обслуживал губернатора и, соответственно, хамил федеральному наместнику со свойственной Мите детской улыбкой, сверкавшей в студии, будто шаловливое зеркальце. Словом, вокруг Тамары сгущалась атмосфера веселого скандала и тихой подспудной неприязни – она же упорно испытывала, как обжигает крутой кипяток лотерейного счастья обнаженные души.

Испытания были небезопасны. Часто результаты оказывались противоположны ожидаемым: какая-нибудь клиентка могла держаться с нерушимым спокойствием и педантично обсуждать с оператором пункты договора, но стоило ей получить от фирмы кофемолку, как с ней случалась истерика. Однажды отец погибшего в пожаре малыша, очень бледный и совсем отсутствующий мужчина, сам причесанный, точно покойник, волосок к волоску, вдруг набросился на Тамару, лично вручившую ему какую-то коробку. Как видно, Тамара растерялась, или же безутешный отец оказался безумно силен, но ему удалось обрушиться вместе с нею на ковер, под зазвеневшие венки. Там безумец, пользуясь тем, что секьюрити отошел покурить, бестолково давил длинноногое тело, словно пытаясь утопить его в собственном горе. Беспорядочные крики сорвали секьюрити из туалета, безумца оттащили при помощи двух добровольцев, не пожалевших траурных костюмов. Растерзанной Тамаре помогли подняться: она потеряла левую туфлю, укладка из салона «Европа» съехала набок, будто кружевная шляпка. Но она не направилась сразу в комнату отдыха: хромая на оставшейся лодочке, она нахлобучила помятую коробку на отброшенный мужчиной миксер и протянула ему со словами: «Возьмите, вам это нужно» – что было правдой.

История с несчастным отцом повторила историю с Зотовым; у Тамары на ладони по-прежнему лежала золотая плита, и удар ее был тяжел. Правда ее была конкретна, поступки, вызывающие у публики шок, ничего не символизировали. Однако сотни агрегатов, подаренных фирмой, уже работали на скромных кухнях и покрывались пленкой быта – невыводимыми и бледными свекольными пятнами, кофейной пылью, кругами от посуды. В этом содержался некий не выражаемый иными средствами урок, который люди боялись понимать.

Но Тамара продолжала настаивать. Сообщение о судьбе вдовы, попавшей в рай, ее не остановило. Некоторое время русская старуха в шубе тяжелого жира была достопримечательностью райского местечка; одиноко темнея на длинном зеркале пляжа, поодаль от шумных человеческих лежбищ, она целыми днями только и делала, что глядела в нежную морскую мглу, выискивая там, быть может, подобные себе неподвижные точки, такие же песчинки в моллюсковой плоти пустоты. Кто знает, какие мысли рождались в ее голове, замотанной белым платком? Вскоре разразился тропический ураган, показанный во всех мировых программах новостей: там, среди хлещущих пальм и облетающих туземных сараев, любительская камера поймала поднятую в воздух нелепую фигуру, принятую сперва за корову, но при увеличении оказавшуюся человеческой. Более о вдове, как и о трех десятках других туристов, не было никаких известий; однако Тамара отказалась увидеть в этой райской смерти дурной запретительный знак.

Похоже, она ожидала от своей работы какого-то чуда. Раз Крылов застиг ее за занятием, напоминающим стирку. Тамара что-то делала руками в дубовом полированном гробу – медленно исследовала этот посылочный ящик и словно пыталась погрузиться по локоть в потустороннюю среду, достать с того света какую-нибудь затонувшую вещь. Выражение ее красивого лица заставило Крылова вздрогнуть: оно было точно таким же, как у клиентов «Гранита», когда они, зажмурившись, запускали руку в лотерейный бархатный мешок. Гроб, однако, оставался пуст, его наполняла только косая тень, похожая на нежную бумагу, в какую оборачивают, помещая их в коробки, дорогих фарфоровых кукол. Вскоре после этого случая Тамара набрала команду молодых дизайнеров – эстетов нового поколения, не оставлявших на собственном теле ни единого волоса, имевших в облике и в сознании что-то марсианское – и засадила их за работу неизвестного назначения. Юные мумии творили за закрытыми дверьми, а иногда, пряча от солнца под бумажными китайскими зонтиками свою драгоценную белизну, гурьбой садились в микроавтобусы и выезжали на некие объекты. Крылов ничего не знал – и не спрашивал – о сути работ; но все догадывались, что традиционной эстетике похоронных ритуалов объявлена тайная война.