Алекс не понимала, что на нее нашло. Она не могла вспомнить, как попала сюда. Только что она стояла перед табличкой «Продается», перед въездом на территорию особняка… и вот уже выходит из автомобиля перед домом родителей, находившимся почти через два квартала.

Время и пространство сместилось, рассудок молчал. Ее тянула к дому какая-то неведомая сила. В подсознании теплилась единственная мысль – проверить, правда ли то, что случилось. Правда ли, что отца больше нет. Алекс до сих пор не верила в это. Казалось, стоит зайти в дом, как она увидит отца в его любимом кресле у камина с раскрытой папкой на коленях.

Как во сне взглянула Алекс на трехэтажный особняк в викторианском стиле, напоминавший вычурной отделкой декора пряничный домик. Зеленеет газон, на клумбах зацветают первые розы.

«Я снова дома», – подумала она.

После свадьбы они с Джимом купили прелестный коттедж, в котором долгое время были счастливы – по крайней мере так ей казалось тогда. Но своим домом Алекс по-прежнему считала особняк, где выросла. Странно. Окончив школу, она рвалась прочь из родного гнезда – его мрачных коридоров и обветшалых коммуникаций.

Теперь, спустя много лет, Алекс вдруг поняла, что бежала прежде всего от себя самой – вернее, от той, в кого превратилась. Сообщница, хранительница чужих тайн… и не только чужих. Что сказал бы отец, узнав, что Кенни Рэт изнасиловал ее на заднем сиденье автомобиля, принадлежавшего его отцу?

Алекс было тогда пятнадцать, и она знала обо всех отцовских романах. «Моя девочка», – говорил он про дочь, лукаво глядя на нее. И все же Алекс чувствовала, что говорить ему про Кенни не стоит. Отцу можно сказать все, но только не это.

Удивительно, но уже на шестой неделе беременности она сблизилась с матерью… Результаты анализов повергли ее в шок, и Алекс чуть не совершила непоправимую глупость. От подруг она узнала о клинике в Беркли, где анонимно делали аборты. Но что там за доктора, никто не мог ей сказать. Хуже всего, что после операции Алекс некому было бы забрать.

Кенни? Он был так пьян в ту ночь, что, вероятно, ничего не помнил. После, встречаясь с Алекс в школьном коридоре, он даже не замечал ее. Сестрам она ни за что не призналась бы: Дафна и Китти общались только друг с другом. Оставалась Лианн, но лучшая подруга, хотя и посочувствует, наверняка придет в ужас, узнав, что Алекс больше не девственница.

До сих пор Алекс так и не поняла, как мама обо всем догадалась. Наверное, женская интуиция. Но почему та же самая интуиция умолкала, когда дело касалось ее мужа? Как бы то ни было, в ночь накануне запланированной поездки в клинику мама неожиданно вошла в комнату Алекс и присела к ней на кровать. Поговорив минуту-другую о том о сем, она спросила напрямую: «Алекс, ты ничего не хочешь мне сказать?»

Алекс перед этим сообщила ей, что едет завтра на весь день к Майерсонам – посидеть с детьми. Но как мама узнала про ее план? Может, она беседовала с Кэрол Майерсон, которая на самом деле никуда не собиралась? Алекс хотела заверить мать, что все в порядке, но вдруг разрыдалась.

Всхлипывая, она поведала матери обо всем. Поразительно, но мама совсем не рассердилась.

– Не плачь, дорогая моя. – Она поглаживала по спине дрожащую дочь. – Мы все ошибаемся. Плохо лишь то, чего нельзя исправить.

В стеганом небесно-голубом халатике и бигудях мама напоминала старую деву – из тех, что живут с престарелыми родителями, по вторникам играют в бридж с друзьями и густо краснеют при мысли, что мужчина может воспользоваться ими. Если бы Алекс не была так расстроена, она улыбнулась бы.

– Ты должна ненавидеть меня. Я сама себя ненавижу, – всхлипнула Алекс.

Мама выпрямилась и твердо сказала:

– Я никогда не буду ненавидеть тебя, Алекс. И ты не казни себя. Мы все исправим вместе.

Так все и вышло. На следующий день они сказали отцу, что у Майерсонов изменились планы и мама едет с Алекс за покупками. Они отправились в отцовском автомобиле, чтобы Алекс было удобнее на обратном пути. В клинике мама, обычно со всем покорно соглашавшаяся, убедила медсестру немедленно прооперировать Алекс.

Когда все было кончено, Алекс чувствовала себя так скверно, что даже толком не поблагодарила мать. Прошли недели и месяцы, и воспоминания об этом ужасном унижении постепенно стерлись из ее памяти. Вероятно, потому, что этого хотела сама Алекс. Она предпочитала считать мать слабой женщиной, живущей в плену иллюзий.

Но сейчас с запоздалым стыдом и смущением Алекс осознала, что в тот день мама вовсе не пряталась от реальности, а была рядом с ней, помогая дочери чем только возможно.

«А когда ей понадобилась твоя помощь, ты отвернулась от нее». Запоздалые угрызения совести проснулись в душе Алекс, но только на мгновение. Она решительно тряхнула головой и направилась к дому, стараясь думать только об отце.

Алекс вспоминала, каким он был – высокий, энергичный, даже в старости. В семейном альбоме хранились его фотографии времен Второй мировой – со снимков смотрел бравый молодой офицер в форме. В детстве отец представлялся ей идеальным киногероем, словно сошедшим с экрана.

Поднявшись на крыльцо, Алекс почувствовала, как к горлу се подступил комок. Цветники заросли сорняками, между перилами крыльца натянута желтая лента с надписью: «Место преступления. Проход воспрещен».

Глухо всхлипнув, Алекс разорвала ленту. Наплевать на запреты – это ее дом, черт подери!

Вытащив ключ из связки, она открыла парадную дверь и вошла. Глаза ее не сразу привыкли к полумраку. В холле было прохладно, пахло сухими травами, как из маминого буфета.

На маленьком деревянном столике в прихожей лежала аккуратно сложенная пачка писем – вероятно, их просматривали следователи в поисках улик. «Как мило с их стороны», – рассеянно подумала Алекс, обходя осыпавшийся плющ, который давным-давно никто не поливал.

Сердце ее тяжело стучало, как дедушкины часы, по-прежнему тикающие на стене рядом с лестницей. Алекс почему-то вспомнила фразу из дешевого вестерна: «Никто не выйдет отсюда живым». И в самом деле, ее не покидало ощущение, что, войдя в этот пустой дом, она уже не будет такой, как прежде.

Раздвинув двери в гостиную, Алекс собралась с духом и шагнула в полутемную комнату. На первый взгляд ничего здесь не изменилось.

Но, присмотревшись, она увидела следы, оставленные полицией, – стулья, сдвинутые к стене, высокие китайские вазы, составленные в угол.

Заметив краем глаза какое-то движение, Алекс чуть не вскрикнула, но тут же нервно рассмеялась – это было ее собственное отражение в зеркале. Однако, взглянув на турецкий ковер, покрывавший пол, она в ужасе умолкла. «Господи, да ведь здесь отец…»

Алекс попятилась назад и задела маленький столик. Раздался стук и звон, и, обернувшись, она увидела на полу осколки вазочки для конфет, которую подарила матери в прошлом году на Рождество. Алекс не могла отвести глаз от ковра.