— Да нет, господа, зачем же столь резко… — в упор посмотрел на Гитлера. — Я ведь не раз убеждал вас, господин Гитлер, что никогда не подводит только золотая середина. Господин Даладье, давайте еще раз просмотрим текст.

Даладье хмуро отстранил Леже и сел на его стул.

Они работали долго. Весь вечер. Даладье и Чемберлен составляли окончательный вариант документа, который войдет в европейскую историю как Мюнхенское соглашение между Германией, Великобританией, Францией и Италией — позор западноевропейской дипломатии. Это соглашение в 1973 году договором между Чехословацкой Социалистической Республикой и Федеративной Республикой Германии будет признано «ничтожным», то есть юридически недействительным с самого начала.

Но в 1938 году по договору Гитлеру отходило все, что есть в Судетах, — движимое и недвижимое. На обворованных чехов еще и возлагалась ответственность за проведение эвакуации без повреждений находящихся в Судетах сооружений и имущества. Насчет окончательных границ решили не спешить, как там еще дело пойдет — надо посмотреть, поэтому в договор внесли только пункт о создании международной комиссии, которая окончательно решит, как должна проходить граница в соответствии со строгим этнографическим принципом. А вот чехословацкое правительство должно незамедлительно освободить от несения воинской и полицейской службы, а также из тюрем всех судетских немцев. Что же касается не желающих проживать в рейхе чехов, то оптация населения может произойти в течение шести месяцев.

Всего восемь пунктов, все, как желал Гитлер. Единственное, что удалось у него «выцарапать», — это сроки — целых десять дней. Гитлер согласился начать оккупацию 10, а не 1 октября. Леже поразился, с какой бесстрастной деловитостью Чемберлен и Даладье отработали документ, к которому страшно прикоснуться, столько за ним крови и слез, национального и политического унижения!

— Их спасает парламентская закалка, — словно угадав его мысли, тихо сказал Франсуа Понсе. — Там привыкли делать черные дела в белых перчатках.

Мимо прошел Муссолини, засунув руки глубоко в карманы. Франсуа Понсе злобно усмехнулся — да, элегантным этого вождя не назовешь. Гитлер устало сидел на диване, устремив хмурый взгляд поверх карниза, в нетерпении сжимал и разжимал кулаки:

— Если документ готов, нужно подписать его. Хватит тянуть эту лямку.

Муссолини деловито подошел к большому столу и потянулся к чернильнице. Вдруг огляделся и неуверенно произнес:

— Нет… Чернил нет…

Немецкие чиновники заметались вдоль длинного стола.

Чемберлен, глядя на суету вокруг тяжелой и вычурной чернильницы, отозвался:

— Думаю, документ наконец отличается объективностью и реализмом. Но надо все-таки пригласить чехов…

— Да, документ вполне удачный, — со вздохом сказал Даладье, взявшись за перо, чтобы подписать соглашение.

К нему подскочил Риббентроп и поспешил указать, куда следует поставить подпись. «И это надо делать по их подсказке!» — вознегодовал про себя Леже.

Потом свои подписи поставили Гитлер, Муссолини и Чемберлен.

— И все-таки нужно ознакомить чехов… — настаивал Чемберлен.

— Когда мы уйдем, — ответил ему Муссолини.

— Кажется, эту неприятную миссию предоставляют нам, — отозвался Даладье.

Вильсон направился к дверям, чтобы пригласить Маетны и Масаржика. Ввел их только тогда, когда Гитлер и Муссолини, обменявшись рукопожатиями с Даладье и Чемберленом, удалились.

Чемберлен держал текст договора в руках. Но когда вошли чехи, поспешно передал его Эштон-Гуэткину:

— Найдите несколько теплых слов…

Эштон-Гуэткин будто не расслышал премьера:

— Если вы не примете этого, — сказал без экивоков, — будете улаживать свои дела с Германией в одиночестве. Может быть, французы, — он покосился на Леже, — будут выражаться более любезным языком, но, уверяю вас, они разделяют нашу точку зрения. Они в свою очередь тоже отстраняются…

Секретарю французского МИД оставалось одно — молчать.

Чемберлен выразительно зевнул — всем своим видом он показывал, насколько утомлен длительной тяжелой процедурой.

Леже показалось, что в глазах Маетны стоят слезы.

Франсуа Понсе участливо сказал чешскому коллеге:

— Поверьте мне, все это не окончательно, это лишь момент истории, которая начинается и которая вскоре все поставит под вопрос!

— Я не считаю, что в том положении, в котором мы теперь находимся, — сказал Даладье, — мы смогли бы сделать что-то иное. Мы избежим войны. Вот и все.

— Мы больше не Франция Фоша и Клемансо, Марны и Вердена, — перебил его с горечью Франсуа Понсе и замолк, увидев, как распахнулись двери перед Гитлером и Муссолини. Они вернулись. Зачем? Чтобы посмотреть на растоптанного ненавистного соседа? Чтобы насладиться унижением тех, кого превратили в сообщников?

Маетны и Масаржик поспешили уйти.

Усталость Чемберлена мигом прошла. Он приблизился к Гитлеру:

— Ваше превосходительство, прежде чем покинуть Мюнхен, я хотел бы еще раз побеседовать с вами.

Гитлер милостиво улыбнулся:

— Я приму вас завтра, среди дня.

Даладье что-то недовольно проворчал.

Очевидно, его услышал Риббентроп, он стоял неподалеку и, придвинувшись, сказал французскому премьеру:

— Речь идет об англо-германском договоре. Но Германия согласна подписать и с Францией подобный договор о ненападении. Я могу лично приехать в Париж с этой целью. Надеюсь…

— Пока время для визита не слишком подходящее, — четко ответил Даладье.

— Время в наших руках, — улыбнулся Риббентроп, отходя.

«Теперь Даладье определенно подаст в отставку», — устало подумал Леже. Ему уже было безразлично все — лишь бы скорее уйти отсюда. Поздно. Очень поздно. Два часа ночи.

От «Фюрерхауза» машины с флажками Франции и Великобритании на капотах двинулись в половине третьего.

Гитлер смотрел вслед мигающим красноватым фарам, переступил с ноги на ногу и сказал Риббентропу:

— Ужасно, что с такими ничтожествами мне приходится иметь дело! Они испортили мне вступление в Прагу. А эта бумажка, где они расписались, клянусь честью, не будет иметь никакого значения. Не принимайте ее всерьез. Кейтель уже распорядился, граница вскрыта — нравится это кому-то или нет…

Даладье боялся возвращаться в Париж. Ему казалось, толпа, собравшаяся на аэродроме Бурже, освищет и разорвет его.

Чемберлен готовился к парадной встрече уже на борту самолета. Особенно грело его подписание англо-германского соглашения — подлинный венец выстраданного, вымученного, такого любимого «Плана Z». Есть пакт о ненападении! Теперь можно спокойно спать, не боясь ни досрочных выборов, ни войны. Все довольны, не так ли? Ведь он везет им мир.