Но вернемся к работе Пушкина шифровальщиком. Шиллинг фон Канштадт был личностью засекреченной, о нем нельзя было найти никаких упоминаний. Более того – выезд за границу сотрудникам этого департамента был запрещен. Так что наверняка это и есть та самая причина, по которой Пушкину не разрешали выезд за границу.

Незаметно еда была съедена, вино выпито…

– Продолжать? – спросил Глинский.

Анна только кивнула.

– Александр Сергеевич был допущен к наиболее секретным документам России. Для написания истории Пугачевского бунта Пушкин получил 40 тысяч рублей серебром. Колоссальная сумма!

Между прочим, если глубоко проанализировать взаимоотношения Пушкина и Бенкендорфа, то можно прийти к выводу, что они напоминают своеобразный инструктаж: как себя вести, докладывать обо всех поездках…

Рассекреченные архивы европейских министерств иностранных дел свидетельствуют о том, что там высоко ценили поэта, и это еще раз говорит о том, что простым сотрудником министерства иностранных дел он не являлся… Возможно, это и было настоящей причиной его убийства, а вовсе не ситуация с женой… И еще один момент: все обстоятельства дуэли рассматривались военным судом, то есть Пушкин гражданским лицом не был!

То, что Дантеса в конце концов помиловали и отпустили за границу, очень напоминает обмен разведчиками… И пенсия, и пансион сыновьям, и пособие, выплаченное Наталье Николаевне, говорят о том, что Пушкин погиб, выполняя задание государственной важности. Такую же пенсию, к примеру, получил шеф политической разведки Адам Сагтынский…

Но вернемся к Пушкину. Можно сказать, что тайна его дуэли не разгадана до сих пор. Столько было разных исследований и книг, все, казалось бы, изучено под микроскопом, и все же что-то ускользает. Это понимали многие из тех, кто соприкасался с этой загадкой.

Принято считать, что главная причина дуэли Пушкина с Дантесом – это Наталья Николаевна, ее репутация… Любовные интриги, в которые Дантес втянул Пушкина, возбудили в поэте ревность, и, чтобы прекратить волну сплетен и слухов вокруг своей жены, Пушкин вызвал Дантеса на дуэль… Сами похороны поэта тоже вызывают немало вопросов. Почему был ограничен доступ желающим проститься с поэтом? Почему его тело перевезли в Святогорский монастырь ночью? Все было сделано как будто бы в спешке и втайне… Хотя… – Глинский посмотрел на Анну и улыбнулся: – Ходят слухи, что он и не погиб…

– Как так?

Он наклонился вперед и зашептал заговорщическим голосом:

– Говорят, что он перевоплотился в знаменитого французского писателя Александра Дюма! Это версия: Пушкин не погиб на дуэли, а самым невероятным образом воскрес во Франции в облике Александра Дюма. Для чего? Для продолжения все той же деятельности – разведчика Российской империи. Да-да, есть и такое, и выглядит все вполне убедительно. Можно даже разложить на пальцах… Ну, во-первых, наличие негритянской крови и у того, и у другого. Этот факт, надеюсь, никто оспаривать не станет? Во-вторых, сходство стиля – легкость, эффектность, бравурность. Произведения обоих писателей можно сравнить с бокалом шампанского. Разве не так? Дюма писал прозу, но ведь и Пушкин с годами клонился к прозе, а французский язык он знал в совершенстве.

Загадки множатся и ширятся по мере углубления в суть предмета…

Первый роман, с которого началась известность Дюма, называется «Учитель фехтования», и посвящен он декабристу Анненкову. С чего бы это Дюма писать об Анненкове? С какой стати? Почему это французский писатель пишет о русском декабристе? Подумайте сами…

Появление Дюма тоже примечательно.

Царь нуждался в сети высококлассных разведчиков, и Пушкин-Дюма как раз мог влиться в эти ряды. Эта версия, несмотря на свой шокирующий характер, вполне правдоподобна! Любопытно, что образцов почерка Дюма нет. Все его сохранившиеся рукописи выполнены переписчиком. И это относится даже к периоду молодости писателя, когда у него еще не было денег на помощников!

Анна вдруг поймала себя на мысли, что она могла сидеть и слушать Мишу Глинского долго, очень долго.

* * *

Павел возвращался в Москву со смутным чувством, будто он нашел ответы на вопросы, точнее, вплотную приблизился к ним, но его не покидало подозрение, что все может оказаться и не так. Вновь и вновь он мысленно возвращался к тому моменту, когда приехал в психоневрологический диспансер. Он вспоминал этот неожиданно солнечный день: светило словно вспомнило о том, что людей иногда надо баловать своим присутствием, и милостиво расщедрилось, выйдя из-за туч. Контраст между ярким солнцем и облупленным зданием, куда Павла допустили, был таким разительным, словно он побывал на двух разных планетах. Море шумело неподалеку, Павел увидел его, когда поднялся на второй этаж: по контрасту с тем делом, которое привело его в кабинет заведующего диспансером, море смотрелось неприлично ярким и жизнерадостным куском синевы. Заведующий слушал Павла сначала недоверчиво, потом с удивлением и, наконец, с каким-то обреченным видом и явным желанием, чтобы он поскорее покинул помещение.

В глубине души Паша и сам был бы рад это сделать. Ему хотелось на волю. На простор. Подальше от этих стен, людей, всей атмосферы затхлости и тихого ужаса, которые царили здесь… Но его привело сюда дело, не завершив которого он не имел права сдвинуться с места.

После краткого разговора его повели в комнату, которая служила архивом. Там Паше повезло, потому что за долгие годы отсюда ничего не выкинули – исключительно по причине того, что никому до этого не было дела. Во взгляде женщины, сотрудника диспансера, которая сопровождала его, читалось явное сожаление, что они не разобрались со всем этим накопленным материалом раньше. То есть не отправили все на мусорку… Прошлое нежданно проснулось в самый неподходящий момент и теперь требовало выхода, оно не собиралось оставаться замурованным в этих стенах и папках, где были сложены рисунки участников конкурса, оно притаилось в безумных линиях и красках – в тех сюжетах и смыслах, где таился ответ на вопрос, мучивший Пашу.

Он разбирал эти рисунки – смотрел внимательно, задерживая взгляд на каждом из них, пока не понял, что нашел нужное. Хотелось присвистнуть, но Павел понимал, что это будет выглядеть крайне странно, поэтому он удержался. Не было торжества, не было чувства победы – было понимание, что все еще придется тщательно проверить, не допуская ошибок и неточностей.

Он сделал необходимые выписки, забрал рисунки, поднялся еще раз наверх, к заведующему. Все объяснил. Расписался в том, что взял материалы для следственного дела, где подозреваемый – бывший подопечный диспансера.

* * *

Павел покинул территорию диспансера с видимым облегчением. Ему оставалось только вызвать такси, чтобы вернуться в город, но он решил не торопиться и сходить к морю, чтобы полюбоваться им вблизи.

Папка, в которую он положил рисунки, жгла ему руки, и он завернул ее в газету, словно она обладала некоторой токсичностью и ее следовало изолировать от остальных предметов. Кто-то сказал бы, что он выдумывает, но Павел еще не привык к тому, что смерть и ужас ходят совсем рядом и гораздо ближе, чем это думают обычные люди, которые не сталкиваются с убийствами в повседневной практике.