- Возможно. Но и в безумии можно зачерпнуть силу, - равнодушно пожимаю плечами. - Только смотря на итог, сложно удержаться от иронии. Я, которого ты называешь безумцем, успешно уничтожаю своих врагов. Ты же, возомнивший себя мессией нового порядка и оплотом здравомыслия, как и тысячи тебе подобных, оказываешься беспомощной жертвой. Так кто из нас безумец, чекист?

Молчит, переваривает. А работа мыслей видна на роже лица. И вот неожиданный в какой-то степени вопрос:

- Анохин?

- Да, Лабирский, он был первым из вас. Ты - второй. Затем придет очередь Мелинсонов. В каком порядке... тут пока сказать сложно. Но итог однозначен и неизменен.

- Тебя найдут, убийство одного из нас, сотрудников ОГПУ, никогда не останется нераскрытым и безнаказанным. Ты покойник, щенок, белогвардейский выблядок. Ты уже покойник!

Капли пота на лице, потеки крови... Кто-то мог бы и испугаться этой вспышки лютой ненависти, но я вижу лишь маску смерти, которая еще что-то кричит, корчит грозные рожи, но на самом деле выглядит откровенно жалко. Но... ответить все же отвечу. Очень уж хочется поговорить, не прячась за так надоевшую и такую противную маску работника ОГПУ Алексея Фомина.

- Одного из вас, говоришь? Ну да, конечно... Вот только всю безмерную иронию своих слов ты понять не в состоянии. Так что разреши представиться еще раз. Точнее, представить тебе ту маску, под которой я сейчас нахожусь. Итак... Алексей Гаврилович Фомин, сотрудник особых поручений первого отделения Особого отдела ОГПУ. Вот, кстати, и удостоверение. Настоящее, не фальшивое. Можешь в этом не сомневаться.

Шок. Глаза вылезли из орбит, из уголка исказившегося рта потекла вязкая нитка слюны... Мир, который до недавнего времени казался простым и понятным, рушился прямо на глазах у чекиста. Он никак не мог осознать, что в его родимое ЧК проник не просто чужак, не просто враг всего из коммунистического мира, а его личный ненавистник. И не просто проник, но и чувствует себя там вполне вольготно, уверенно. Ага, ведь, как уже известно, имя юного, но перспективного сотрудника, его награждение орденом были на слуху. Не на слуху у всех, ведь в прессу ничего не просочилось, но среди чекистов никто скрывать и не думал. И вдруг... Такая унизительная оплеуха этой мнящей себя пупом земли структуре.

Морально уничтожить врага - это необходимо. Раздавить его 'я', уничтожить уверенность не только в себе, но и во всем, во что он верит. Только так можно быть уверенным, что возмездие осуществилось. Никак иначе! И я двигался в верном направлении. Сначала явившийся из прошлого страх, затем наглядное доказательство, что сношал я все их хваленое ВЧК_ОГПУ в особо унизительной форме. Следующий же шаг - личное психическое уничтожение своего врага. Уничтожение того, чем он дорожит более всего прочего.

В прошлый раз все было куда проще, материал попался куда более податливый. А этот из более крепкого камня сбит. Но ничего, знаем мы твою ахиллесову пяту, знаем. Можно, конечно, сломить и обычной болью, но это будет слишком грубо, слишком просто. Нет, поступим тоньше. Изящнее. Хотя боль будет все равно, очень уж она ими всеми заслужена.

- Ты уже никто, чекист, тебя нет. До тебя добрался призрак из прошлого, живой мертвец, по ошибке отказавшийся ложиться в могилу, - слова срывались с губ словно ледышки с крыши. Холодные, размеренные. Безэмоциональные. - На тебе висит огромный долг, который я пришел получить с набежавшими за минувшие годы процентами. И они заключаются отнюдь не в звонкой монете. Но платить можно по разному. Твой дохлый дружок Анохин сумел многое выкупить. Не хочешь ли ты последовать его примеру?

- Сдохни!

- Все мы это сделаем. Но ты сейчас. Я же неведомо когда. А пока...

Из толстостенного стеклянного флакона с узким горлышком я пролил буквально несколько капель на левую руку чекиста. Раздавшийся вопль... Да, хорошо, что из подвала почти ничего наружу не вырвется. Все же серная кислота, попавшая на кожу, действует очень эффективно. А боль, как говорили знающие люди, отличается особой интенсивностью.

- Серная кислота. Проба пера... пока что. И перестань, наконец, орать, я еще толком не начал тебя потрошить, - скривился я. - Странные вы, чекисты. Так любите пытать и мучить других, но вот когда вам платят той же монетой... Знали же, ходя в свои церковно-приходские школы или что там лично у тебя в Прибалтике было: 'Какой мерой меряете, такой и отмерится вам'. Тебе уже отмеривается, Казимир. Мене. Текел. Фарес. Знаешь, я ведь далек от истовой веры, но уверен, что после смерти всех нас что-то ждет. Не банальные рай и ад, а нечто куда более сложное... И провалиться мне на этом месте, но тебе подобных должно ждать НИЧТО. Пустота, в которую вы провалитесь и будете растворяться, как плоть под действием кислоты. Медленно, теряя воспоминания и самое свое 'я' по частям. Это будет заслуженной карой. Поверь, чекист, побывавшие одной ногой за гранью редко ошибаются. У нас чувства становятся... обостренными на все, что связано со смертью.

Начало пронимать. Тут ведь надо говорить от души, не лукавя, не преувеличивая. Иначе толком ничего и не получится. Вот потому такой прием ломки станового хребта человека об колено могут применять далеко не все. Лишь те, у кого в душе все опалено огнем. Опаленные... Именно так называл подобных людей Павел Игнатьевич, тот самый друг моего отца. Его тоже... опалило. Но еще задолго до гражданской. Бомба эсеров поставила крест на привычной жизни, одним взрывом убило и покалечило слишком многих из числа тех, кем он дорожил. А сам он с того момента напрочь лишился даже тени человеческого отношения к любого рода революционерам. Через эту ненависть и в чинах рос медленно, сложно. Слишком уж пугал он простых людей и даже немалую часть вышестоящих чинов. Зато эффективность его допросов.... Была сверхчеловеческой.

Мда, допросы. Случалось, что стоило ему лишь посмотреть на какого-то р-революционера, так тот краснел, белел, дергался. А как только звучали первые слова, сказанные от души, то немалая часть допрашиваемых марала штаны или сразу хлопалась в обморок. Но первое, что они видели, выплывая из беспамятства, было лицо Павла Игнатьевича, озаренное холодной, бесстрастной ненавистью. Странное сочетание слов, но именно так оно и было. Тогда я не понимал этого, но вот сейчас, сам оказавшись на его месте... Возможно и такое, надо лишь побывать НА грани и ЗА ней, а потом вернуться. И принять эту новую часть себя. Принять без ужаса, без восторга. Просто принять.

И дожимать того, кто уже хрустнул. Не давать опомниться, прийти в себя, вспомнить какие-то мотивы остаться на ногах, не рухнуть в грязь на колени.

- Ты всегда гордился своим лицом, любил девушек. Сейчас ты обольщаешь их по всем правилам. Ну а раньше... Раньше ты, понимая, что никто из действительно красивых дам из света и даже полусвета к тебе не подойдет, злобился и бесился. А революция, как я понимаю, дала возможность. И ты начал принуждать красивых, холеных, элегантных женщин силой. Физической и силой принадлежности к ВЧК. А кто не ложился у ног, тех брал грубо, против воли, растаптывая их личность. Как попытался сделать с моей сестрой, моей матерью... И теперь будет справедливо, если я заберу это у тебя. Лицо растворится под действием кислоты, яйца я просто отрежу. Но не бойся, ты проживешь достаточно долго, чтобы насладиться и своим видом в зеркале, и состоянием презренного евнуха. От болевого шока не умрешь, есть у меня несколько ампул с морфием, да и шприц присутствует.