— Подумай о себе! Он жалел тебя, когда проигрывал в карты?

— Подожди… А откуда ты знаешь про карты?

— Да он же так громко говорил…

«Не может быть! — подумала Катарина. — Домик Сухарто не так близко… Неужели подглядывал?» Вслух же она произнесла:

— Хорошо… Думаю, что мне нужно отсюда уехать. А смогу ли я вернуться с того острова на родину?

— Конечно! Правда, придется долго ждать корабль…

— У меня есть деньги! И — драгоценности… — Она вспомнила про жемчужное ожерелье, и к горлу подступил ком.

— Нет-нет! — прервал ее Сухарто, — сейчас не нужно так рисковать. Дик может очнуться в любую минуту… Да и здесь задерживаться тоже нежелательно. Я немного подкопил, и моих денег хватит на то, чтобы заплатить перевозчику. Если ты приняла решение, пойдем!

Она сделала попытку приподняться и вдруг увидела, что лежит в разодранной на груди ночной сорочке. Поэтому-то Сухарто и прикрыл ее какой-то накидкой.

— Мне нужно одеться…

— Вот, я захватил… — он подал ей длинное темно-бордовое бархатное платье с корсажем, надо же, то самое, в котором она приехала в Батавию, и летние закрытые туфли.

— Мое любимое! — обрадовалась она. — Но оно такое тяжелое…

Катарина с трудом натянула на себя платье — в руках и ногах была слабость, а по телу бежал мелкий озноб.

Домик садовника находился в самой глубине сада, он был таким маленьким и почти незаметным, что она несколько раз прогуливалась в этих аллейках, но особого внимания на него не обращала.

За воротами дома Сухарто шел медленно, «прижимаясь» к темным строениям и обходя стороной дома, в которых горел хоть маленький, но огонек. В таком случае лучше перестраховаться, чем угодить в крепкие лапы военного патруля. Видимо, удача была на их стороне: они никого не встретили на пути.

Послышался шум волн, набегавших на пологий берег. И она шагнула на кромку песка, ей показалось, что они уже пришли. Но Сухарто сказал тихо-тихо, словно боясь заглушить рокот океана:

— Нам не сюда!

А как хотелось ей уже сидеть в лодке, расслабив ноги. Вот что значит не привыкла к таким марш-броскам!

Они прошли еще примерно с полкилометра вдоль берега, но не приближаясь к нему, и когда показались деревенские хижины, Сухарто остановился и прислушался. Звенели цикады, справа шумел океан, разбиваясь о каменную скалу, а слева начинался лес из вечнозеленых раскидистых деревьев, которые на фоне темного неба казались неуклюжими великанами со сгорбленными спинами. Деревья шелестели густой листвой, усыпавшей длинные корявые ветки, словно размахивая руками и отпугивая от себя незваных гостей.

— Что-то здесь страшно, — прошептала Катарина. И как бы в подтверждение тревожного фона ночи где-то совсем рядом резко вскрикнула сова: «Ух-ху-хуууу!» Сухарто поднес ладони к губам и выкрикнул похожие звуки. Сова отозвалась.

— Идем, нас ждут. — Он подхватил ее под руку возле небольшой канавки, которую она не заметила. — Нам сюда.

Обогнув скалу, они вышли к берегу. И она увидела возле воды темную фигуру туземца. Да он был не один!

— Катарина, не пугайся, это — друзья, — шепот Сухарто немного успокоил ее.

Катарина остановилась. Как гудели ноги! Сколько же миль они прошли? Видимо, много, если время в пути показалось ей вечностью.

Над океаном занималась заря. На самом краешке горизонта из-под толщи воды начинало выползать ленивое заспанное солнце. Туземец молчал, он лишь сложил ладони лодочкой для приветствия, а потом помахал им рукой, показывая в сторону маленькой бухты.

— Он немой, — произнес Сухарто, — так что никогда не сможет рассказать, кого перевозил на лодке. Не бойся!

Она почти висела на его руке от усталости, но еще больше — от резкой перемены направления своей линии судьбы. Это случилось впервые, и потому неизвестность будущего пугала ее. Катарина чувствовала, что расстается с чем-то навсегда, и эта потеря неизбежна, против нее нет никакого средства так же, как нет средства от мурашей и ящериц.

Когда лодка немного удалилась от берега, Катарина расслабилась. Она закрыла глаза, и по щекам покатились слезы. Когда же она научилась беззвучно плакать? Ведь раньше повода для слез не было. Значит, проливание слез — это такой род занятий, которому не нужно учиться. Слезы бежали и бежали, и Катарина их не сдерживала. И вдруг ей неожиданно пришла в голову мысль о том, что очень скоро наступит новая полоса в ее жизни, и в ней не будет места слезам. Так пусть же они и выльются все без остатка!

А потом наступила кромешная темнота — Катарина провалилась в глубокий сон, в котором не осталось места не только для слез, но даже и для мыслей о них. Тягучее кисельное облако обволакивало ее со всех сторон, затягивая, словно жестким черным корсетом.

Чья-то легкая рука легла на этот корсет:

— Катарина, просыпайся…

— Мы уже приплыли?

— Не совсем. Берег почти рядом… Видишь? Но западное побережье острова патрулируется голландскими кораблями с Явы, так что нам здесь причаливать опасно. Придется обогнуть остров на восток…

— А это долго?

— Нет. До темноты успеем. А тебе нужно подкрепиться, ты совсем слабая… Вот, я захватил с собой немного еды…

Она медленно разжевывала кусочки рисовой лепешки с запеченными в ней овощами, как самое изысканное яство. Если бы эта лепешка была нафарширована лапками ящериц, она не потеряла бы статус деликатеса.

Потом Катарину опять затянуло черным корсетом — ослабевший организм бросил все силы на переработку пищи. Веки сомкнулись, прикрывая глаза от яркого солнца, царствующего над Индийским океаном.

И тут увидела она фокусника, что отрезал людям головы. В черной мантии и в черной шляпе-котелке, он крутил тонкой тросточкой, которую держал в руке, и острым взглядом пронзал ее. А Катарина была маленькой девочкой, она сидела в зрительном зале и смотрела представление.

— Девочка, ты знаешь о том, что лилия — цветок жизни? — спросил он ее. — Зачем же ты оторвала им головки?

По залу прошел шепоток. Многие зрители повернулись к маленькой девочке и осуждающе сверлили ее взглядами.

— Тогда я была еще меньше, — прошептала Катарина, — мне было всего четыре года. Я не знала, что это — цветы жизни.

Перед глазами стоял тот самый случай, когда она вместе с другими девочками сорвала с соседской клумбы цветы и обломила руками стебли, разбросав их по двору. А лепестки девочки взяли с собой, чтобы играть с ними в песке — «печь» пироги.

— Ладно, не плачь, — сказал фокусник, увидев, что маленькая Катарина трет рукой глаза, — я ведь тоже не такой уж и добрый, видишь — отрезаю людям головы, а это еще более жестоко, чем отрывать головки цветов. Я знаю, что меня скоро казнят, поэтому сообщу тебе по секрету: лилии тебя простили, они не злопамятные… Вспомни, ведь именно они тебя спасли…