— Она повесилась. Удавилась на ленте от своей ночной рубашки в ту же ночь, как ее заперли.

И, нагнув голову, вернулся к прежнему занятию — стал штопать при свете сальной свечи старые шерстяные штаны. А я понял в этот самый миг, что совесть отныне — и уже навсегда — будет грызть меня так же, как грызет его.

Утром двадцать второго декабря капитан Алатристе отправился слушать мессу без меня. Иначе говоря, командиры трех испанских отрядов собрались в монастыре, где квартировал сильно прихворнувший дон Бальтасар Толедо, чтоб обсудить с ним положение. Недомогание его разъяснилось: это оказалась почечная колика — камни не желали выходить ни в какую, — которая причиняла адские боли и приковала его, можно сказать, к кровати, сделав совершенно непригодным для службы. Монастырь был доминиканский, а братия сочувствовала Испании и держала сторону сенатора Дзено. Не ведая о подробностях заговора и не будучи его участниками, монахи сумели все устроить таким образом, чтобы во время мессы, всегда очень многолюдной, капитан, Роке Паредес и Мануэл Мартиньо де Аркада могли незаметно пройти в ризницу, а оттуда — в само здание монастыря. Я сопроводил капитана до дверей церкви, где и остался, потому что на военный совет собрались только начальники, а макать в их подливку свою горбушку рядовым было не положено.

Вы, господа, наверняка помните, если не забыли, что людям Роке Паредеса поручили устроить пожары в еврейском квартале, а Аркады — вместе с Бальтасаром Толедо и Лоренцо Фальеро штурмом взять дворец дожа, тогда как на долю Диего Алатристе и приданным его отряду пятерым шведам-подрывникам, покуда еще не прибывшим в Венецию, вместе с далматинскими наемниками капитана Маффио Сагодино выпало заниматься Арсеналом. Нездоровье Толедо смешало карты, и теперь необходимо было перераспределить роли и обязанности каждого. Затем и созвали совет, на котором я, как уж было сказано, не присутствовал, а потому из церкви и направился гуляючи к тому месту неподалеку от Таможни, где назначил мне встречу капитан.

Хранилище открывалось спозаранку и в этот час уже закрылось, и народу в округе было мало. На причале громоздилось множество тюков и бочек. От крупной зыби гондолы и лодки, пришвартованные у причала, бились о него бортами. Я шел себе да шел, хорошенько укутавшись в плащ, и разглядывал этот перекресток миров и морей, где корабли всех видов, родов и стран столпились так тесно, парус к парусу, что можно было бы, ног не замочив, пройти по ним вдоль широкого устья большого канала от таможни до самой площади Сан-Марко. И я, хоть у меня не прибавилось любви к этому городу, и тусклое, сочащееся дождем небо все так же грузно висело над крышами, куполами соборов и шпилями колоколен, не мог не восхититься Голкондой Старого Света, раскинувшейся перед моими глазами в таком надменном величии, что ни Севилье, ни Барселоне, ни Генуе с Неаполем не досягнуть было до нее, ибо именно здесь, казалось, проходила земная ось. И я сказал себе, что нам, испанцам, владыкам мира, очень лестно было бы числить за собой этот баснословно богатый купеческий город, в котором первейшей гражданской добродетелью (о пороках пока не будем) считалось трудолюбие. Меж тем как наши усилия и горы золота тратились на химеры, не имевшие никакого отношения ни к созиданию, ни к процветанию народов, зато самое прямое — к высокомерию и спеси, к праздности и кичливому самолюбованию старых христиан. Ибо никто не воплотил так полно образ Испании нынешней — и всегдашней, — чем убогий неимущий идальго, который лучше сдохнет с голоду, но не пойдет работать, потому что это уронит его достоинство, который постится круглый год, но когда со шпагой на боку выходит на улицу — непременно вытряхнет крошки из бороды, чтобы показать соседям, что, мол, наелся досыта.

Капитан Алатристе, Роке Паредес и Мануэл Мартиньо де Аркада появились два часа спустя и очень неспешно прошли вдоль причала. Остановились рядом со мной и принялись оглядывать лагуну, устье канала и остров Сан-Джорджо, а потом, — пользуясь тем, что вокруг не было чужих ушей (мои — не в счет), — обсуждать обстоятельства предстоящего дела. Тут я узнал, что в мочеиспускательном канале у дона Бальтасара застрял камень размером почти с аркебузный кремень, и почечная колика усугубилась нагноением, с которым не справился «тирольский скипидар», предложенный монастырским аптекарем, и что у страдальца, терзаемого адскими болями, держится и не спадает сильнейший жар. Так что дон Бальтасар Толедо понял, что ему остается только сдать командование, потому что надежды на улучшение в ближайшее время нет. И указал на капитана Алатристе как на своего преемника, и Роке Паредес с Аркадой не стали возражать. Скорее напротив: профессиональные солдаты, они даже обрадовались, что спрос будет не с них. По той же причине и Алатристе не слишком возликовал, но делать нечего — принял назначение, как с неизменным своим фатализмом принимал неизбежное. Общий план в основном остался неизменным, но порешили, что теперь атаку на Арсенал возглавит Себастьян Копонс, а люди Мануэла Мартиньо де Аркады поступят в распоряжение капитана Алатристе, который поведет их на штурм Дворца дожей. Роке Паредес займется пожарами в еврейском квартале.

— Загвоздка в том, — сказал Алатристе, — что нам где-то надо будет встретиться, и притом — не привлекая к себе внимания.

— Нужно найти такое место, чтобы разом было и людное, и не слишком заметное, — сказал Аркада со своим будто маслом смазанным лузитанским выговором.

— Мост Убийц подойдет как нельзя лучше… Знаете его, господа?

Роке Паредес расхохотался, отчего изо рта у него вылетело целое облачко пара — казалось, он затянулся и выпустил густой клуб табачного дыма:

— Нет. Но жизнью Иуды клянусь, имечко мне не нравится.

— Я набросаю план, хотя найти место труда не составит. Выдвинемся туда мелкими группами, проведем нечто вроде последнего смотра, обменяемся новостями, прежде чем разойдемся по местам.

Все замолчали, потому что мимо прошли несколько матросов, направляясь к одному из ошвартованных у причала парусников. Потом капитан подбородком показал на Гран-Канале и северную часть города.

— Думаю, твоя милость не прочь будет бросить взгляд на место действия, — сказал он Роке Паредесу.

Роке снова засмеялся и заскреб в черной бороде пальцами в перчатках. Манерами он походил на любезного кабана, но глаза у него были живые, а рука — крепкая.

— Правильно думаешь. Я уже побывал там вчера, хотя мост и не переходил… Сегодня еще схожу — и не затем, чтоб любоваться на их желтые шапки. — Тут он подмигнул мне заговорщицки. — Пойду вдвоем с кем-нибудь из моих людей, под тем предлогом, что направляемся в бордельное заведение некой Сары Кордовки, которая, по рассказам, по-испански чешет, как мы с тобой.

— Надеюсь, клинки ваши притихнут, а поведение будет просто примерное?

— И надеешься тоже правильно, — раздвинулись в медленной улыбке губы Паредеса. — Сомнение — обидно.

Я увидел, как капитан примирительно усмехнулся. Он был служака до мозга костей и знал, когда под какую музыку плясать; и убивать друг друга здесь, у самой таможни, да еще в канун предстоящих событий не стоило. Кроме того, теперь он взял на себя команду. И уж что-что, а с испанцами обращаться умел.