Наверно, довольно долго ты будешь иметь только один явочный адрес и только одного нашего человека, хотя подполье там довольно активное. Но пока связывать тебя с ним нельзя. Только этот один. И хотя латышские коммунисты дали этому человеку железную характеристику, все же будь осторожен. Прежде чем войти в тот дом, изучи все вокруг внимательно и придирчиво. За прошедшее с начала войны время мало ли что могло с тем человеком случиться — вдруг его уже взяли, а дома у него засада? А может, пока не взяли, но держат под наблюдением. Мало ли что! А вдруг он потерял веру, пошатнулся? Но если все в порядке, то, когда ты с ним свяжешься, он поможет тебе разобраться и в обстановке.

Бабушка, сидевшая на скамейке рядом с Самариным, позвала внука, и они собрались уходить. Уже взяв мальчика за руку, она обернулась к Самарину, улыбнулась и сказала по-латышски какие-то — увы! — незнакомые слова. Самарин тоже улыбнулся ей, но свой, пока скудный, запас латышских слов не тронул.

Ну вот, анализируй, Самарин, кто и что эта бабушка в нынешней ее жизни? Она за немцев или против? Все-таки она не за них, — увидев офицеров, она позвала к себе внука и прикрывала его как от чего-то опасного, пока они не ушли. Но тут может быть и очень простое — они чужие, мало ей понятные люди. А почему же малопонятные? Она же должна помнить немцев восемнадцатого года. Тогда они здесь тоже не церемонились. Но она может помнить и карательные отряды графа Орлова в 1905 году — те зверствовали здесь беспощадно. И может быть, эта бабушка, если бы на дорожке появились не немецкие, а русские военные, точно так же позвала бы внука и держала его при себе. Но вполне возможно и совсем другое: отец внука, ее сын или зять, — коммунист и эвакуирован в Советский Союз, и тогда с этой бабушкой можно было бы поговорить и по-русски. Чертова алгебра с кучей неизвестных...

Самарин принял решение сейчас же сходить по тому заветному адресу латышского коммуниста. Нет, нет, сегодня он только посмотрит улицу, дом и всю обстановку вокруг,

Улица Мартас, 5, — это недалеко...

Вся улица метров четыреста, не больше, видна из конца в конец. Это — хорошо. А вот и дом 5. Здесь и живет Гунар Рудзит. Надо войти во двор — и там прямо перед тобой его подъезд. Но сегодня Самарин во двор не заглянет, разве только с улицы посмотрит через ворота, есть ли там, прямо перед ним, подъезд.

Да, есть. И все точно так, как ему описали. Но есть ли там Рудзит?..

Самарин вышел на перекресток довольно оживленной улицы и остановился у витрины, замалеванной белой краской. Где-то вдалеке взвыла резкая прерывистая сирена, ее рыкающий звук приближался. Мчались мотоциклы с колясками, передний — с воющей сиреной. Сидевшие в колясках немцы повелительным жестом останавливали встречное движение, и машины послушно жались к тротуару. Вслед за мотоциклами двигалась похоронная процессия. Впереди — военный автомобиль «амфибия» с приспущенным фашистским флагом, за ним — грузовик без бортов, на площадке которого стоял гроб, также покрытый флагом. Потом одна за другой двигались три легковые машины с офицерами и, наконец, еще один грузовик, в котором плотно сидели солдаты в касках, с автоматами на коленях. Необычность была в том, что похоронная процессия двигалась быстро.

Самарин наблюдал людей, стоявших рядом с ним на тротуаре. Хоронят немца — как они на это смотрят? Смотрели сурово или, пожалуй, угрюмо, как всегда смотрят люди на любые похороны. И только две девушки, стоявшие у него за спиной, переговаривались о чем-то и смеялись. Самарин оглянулся на них — они умолкли и медленно пошли по тротуару, не глядя на процессию.

Да, поди знай, что думают сейчас все эти люди! Алгебра, алгебра...

И вдруг Самарин слышит за спиной:

— Раух, вы ли?

Обернулся. Перед ним стоял молоденький гестаповец в новенькой необношенной форме.

— Не узнаете?! — смеялся гестаповец.

Самарин узнал. Это был его спутник по товарному вагону, когда он ехал из Литвы в Ригу — Ганс Вальрозе.

— Вальрозе?

— Ну конечно!

— Здравствуйте.

— А я тоже смотрю: вы или не вы? Но потом все же решил — вы. Куда направляетесь?

— Никуда. Смотрю город. Да увидел вот похороны, и что-то стало грустно.

— Да, да. Наш танкист, старший офицер. Три дня назад прибыл из Германии из отпуска, застрял на пару деньков в Риге, а вчера ночью его нашли в парке с ножом в спине. Все та же дерьмовая война красных из-за угла. Жалко, конечно, не смерть это для настоящего солдата.

Самарину вдруг стало так весело, что он с огромным усилием подавил улыбку.

— Уже приступили к своим партизанским делам? — спросил Самарин.

— Нет! — подмигнул Вальрозе. — Благодаря богу и отцу я из этой чертовой коляски выскочил. Оставлен здесь и зачислен в здешнее гестапо, пока без должности и потому гуляю. Где вы остановились?

— Снял комнату.

— А я в отеле. У моей службы здесь свой отель.

— Знаю! — рассмеялся Самарин. — Я с поезда явился в этот отель и вдруг вижу за стойкой портье офицера гестапо. Я так и обомлел.

— Боитесь нашего брата? А зря. Служба как служба. Между прочим, тоже можно получить нож в спину.

— Да не то что боюсь! — улыбнулся Самарин. — Я со всякой полицией стараюсь иметь дела пореже.

— Ну а как идет ваша коммерция?

— Плохо. Слишком близко война, чтобы здесь процветала коммерция. Пытаюсь, однако.

— Я так рад нашей встрече. Ну ни души знакомых! Те мои товарищи, с которыми я ехал, уже воюют с партизанами. Но с девчонкой одной из местных уже познакомился — билетерша в кинотеатре, но никак не могу приручить. — Он засмеялся: — Тоже боится нашей формы. Хотите пойти сегодня со мной в ресторан лучшего здесь отеля? Умоляю, пойдемте. Еда и питье там отменные, джаз из Германии.

— С удовольствием.

— Давайте ваш адрес, я заеду за вами в девять часов, по-военному в двадцать один ноль-ноль...

Остаток дня Самарин решил провести дома. Надо было продумать переход на новую схему внедрения, минуя Фольксштайна и используя Вальрозе. Подумать об этом как следует не удалось — хозяин квартиры позвал к телефону.

Звонил Отто Фольксштайн, настойчиво просил встретиться сегодня же вечером.

— К сожалению, не могу. Я сговорился провести вечер с моим другом из гестапо, — сухо ответил Самарин.

— Кто это такой? — тревожно спросил Фольксштайн.

— Я же такого странного любопытства к вашему другу или родственнику не проявлял! Могу заверить, вы его не знаете.

Долгая пауза.

— А вы не можете отложить это свидание? — почти жалобно спросил Фольксштайн.

— Нет. А что случилось?

— Нам надо увидеться... Очень важно...

— Я зайду к вам завтра на работу.

— Когда?