– Да что же это такое – катапульта?! Вы же изуродовали себя!

– Сам виноват, ботинки не зашнуровал…

Пулевые ранения доктор осмотрел молча, так же быстро и вынес вердикт:

– Нужна срочная госпитализация! Собирайтесь!

Шабанов откинулся на спинку стула, сказал определенно:

– В госпиталь не поеду! Лечите здесь.

– То есть как – не поеду? Вам необходимо очень серьезное и долгое лечение, под постоянным наблюдением, – он достал из саквояжа аэрозольный баллончик, опылил раны и ожоги на ногах. – Одевайтесь!

«А ху-ху, не хо-хо, доктор? – усмехнулся про себя Шабанов. – Может, поговорим о молекулярной оптике?»

Но вслух сказал:

– Если можете помочь – помогайте здесь.

– В этих условиях? – возмутился Иван Ильич. – Без специального оборудования и препаратов?.. Даже извлечь пулю нечем! Впрочем, и в лазарете нечем… Я никогда не видел пулевых ранений… Мне сообщили, обыкновенное воспаление среднего уха. Я практически ничего не взял с собой!

– Кто сообщил?

– Лев Алексеевич!.. А его! – Он сделал страшные глаза, словно сообщал великую тайну. – А его просила сама Агнесса!.. Что я отвечу им? Бросил вас с таким тяжелым заболеванием?

– Спасибо за заботу, Иван Ильич. – Шабанов натянул ботинки. – Мой поклон Льву Алексеевичу… ну и вашей Агнессе. Я остаюсь.

Он сломался, стал растерянным и беспомощным, чем опять пробудил сомнения.

– Хорошо… Ваша воля… Попробую доставить сюда кое-что… А сейчас могу сделать лишь согревающий компресс… Право же, ничего с собой нет!

– Компресс так компресс, – согласился Герман. – Если он поможет…

Доктор вынул листок промасленной бумаги, положил на нее большой клок ваты, обильно смочил ее спиртом, затем покрыл серой, марлевой салфеткой и пленкой; делал все со старанием, любовью, и Шабанов непроизвольно пришел к мысли, что он скорее всего даже не врач – фельдшер, и ничего, кроме компрессов да лечения насморка, не может.

– Послушайте, Иван Ильич… Может, мне и внутрь принять? – Герман кивнул на спирт. – В честь праздника!

– Внутрь? – испугался тот. – Это же спирт!

– Самый чистый напиток! К тому же если медицинский…

– У вас бред, молодой человек! – умоляюще проговорил доктор. – Не знаю, удастся ли мне вылечить вас в таких условиях? Если бы вы согласились на госпитализацию!..

Наконец он приляпал изготовленный бутерброд к уху, привязал полотенцем.

– Посидите немного, – предупредил. – Через минуту начнет греть.

Пока он собирал и укладывал в саквояж свои причиндалы, Герман почувствовал, как затихает головная боль и волна легкого, приятного жара катится от уха к горлу и темечку.

И в следующий миг понял, что теряет сознание! Дернулся за НАЗом, и вроде бы ухватил ее, поднял на колени, но пузырящийся огонь лавой хлынул вниз и обездвижил тело…

То, что он находится в операционной или в палате реанимации, Шабанов определил сразу, по стенам и потолку, выложенным белой плиткой, и все-таки спросил:

– Где я?..

И лишь потом обнаружил, что лежит на кровати, стоящей посреди комнаты, совершенно голый и даже ничем не накрытый. В ухе еще чувствовалась болезненная пробка, но при этом он слышал свой голос, шорох и скрип постели под собой. Ощущения его были такими, словно он только что катапультировался и сейчас благополучно приземлился, вернее, завис на деревьях: все окружающее плыло, мягко качалось, но была уверенность благополучного исхода. Земля рядом, он жив, и пока еще не так важно, куда упал…

Шабанов оперся руками и сел. Ожоги на лодыжках практически зажили, краснела молодая кожа, и пулевые раны в икроножных мышцах затянулись, оставив неглубокие, сморщенные ямки.

– Сколько же я тут лежал? – спросил он, озираясь.

В комнате окон не было, прямо от ног на стене виделся прямоугольник двери, и, на что он сразу же обратил внимание, – никакого медицинского оборудования, никаких приборов, обычных для операционной, нет даже ламп или светильников, просто голая, стерильно чистая палата, и непонятно, почему в ней так светло.

И тепло…

Сознание было совершенно ясным, без всяких провалов памяти. Герман отлично помнил, что произошло до того, как доктор привязал к его уху коварный, наркотический или наркозный компресс. Все, до мельчайших подробностей! Значит, с ума его не свели, а этот Иван Ильич против воли его усыпил и переправил в госпиталь.

Он еще раз осмотрел стены, потолок и сделал вывод, что находится в какой-то районной больнице: плитка мелкая, старая, положена неровно, бурый плитчатый пол хоть и чист, однако же вышаркан от двери к кровати, и сама кровать, грубовато покрашенная белой краской, узкая и старенькая, а постель под ним, то есть подушка и простыня, покрыты целлофаном, клетчатым, армированным, который используют для теплиц. Но пахнет отчего-то не больницей, а летним лугом, когда скошенная утром трава подвялится на жарком солнце и к вечеру начинает источать запах нектара. Этим духом заполняется все пространство, воздух, сама земля и даже вода в реке Пожне напитывается сладковатым, вездесущим ароматом, и с сумеречной прохладой, вместе с выпадающей росой все это усиливается, пахнет до головокружения, и лишь к утру медовые испарения тяжелеют, иногда становятся приторными и, наконец, выпадают на листья деревьев, на траву и даже на случайно оставленную материну косынку липкой, сладкой падью.

В этом одиночном, стерильном боксе запах пади источался откуда-то вместе со светом…

В следующий момент он напрочь отмел предположение, что это операционная. И даже не реанимация: в изголовье стоял старенький, какой-то столовский, железно-деревянный стул и на нем одежда – его высотный комбез, свитер, майка, трусы с носками, ботинки и самое потрясающее – пистолет-пулемет «Бизон» висит на спинке. Шабанов вскочил, разгреб одежду…

«Малямбы» на стуле не было!

– Звезда прилетела! – сказал он и сел на кровать.

Колечко на пальце, разумеется, тоже отсутствовало, как и часы на руке, и офицерский медальон на шее.

Перехитрили, сволочи, не хватило змеиной натуры, чтобы их обдурить. Понадеялся на свои силы, на гены, унаследованные от бати или бабушки, – теперь расхлебывай кашу! Ведь и пистолет повесили, наверняка прежде разрядив магазин! Как издевку, мол, давай, парень, попробуй, даем тебе шанс…

Герман снял «Бизон» со стула, отсоединил магазин – на месте патроны! И один так и сидит в патроннике, все как было. Нет, изменения есть, пистолет почищен и смазан. Значит, боек спилили, боевую пружину прослабили, патроны сварили, наконец! Чтобы поиздеваться, посмеяться, если дернется…

Еще раз оглядев себя голого, Шабанов стал одеваться и неожиданно отметил, что вся одежда отстирана или так хорошо очищена, что на комбезе, прошедшем огонь и воду, нет даже пятнышка, ботинки вымыты, а дыры от пуль на штанинах аккуратно заштопаны. Офицерский жетон оказался в карманчике, и часы там же…