Но больше всего - за те его слова:«Ты ничего для меня не значишь, Венера. И никогда не будешь что-то значить».

Я «слышу» их абсолютно идеально четко, как будто он сказал их только что, а не два месяца назад. Сейчас даже кажется, что я буду помнить их вот такими до конца жизни, даже если меня разобьет старческое слабоумие и я начну забывать имена своих внуков.

Тянусь к телефону, чтобы перечитать сообщение еще раз, но одергиваю руку, потому что внутри что-то изо всех сил рвется наружу. Это - счастье. Такое огромное и горячее, что мне требуется время, чтобы взять себя в руки. Если прямо сейчас позволю себе слабость… сделаю какую-то глупость.

Хватаю лежащую рядом подушку и бросаю ее на телефон.

Каким-то непостижимым образом, но это работает - потихоньку отпускает, потихоньку снова холодеет в душе. Мозг медленно загоняет под лавку вылезшего непонятно откуда розового единорога. Того единственного, который пережил ночь резни, когда я беспощадно уничтожила каждого. Но, видимо, недостаточно беспощадно, раз остался вот этот - хромой, недобитый, с огромными печальными глазами.

«Два месяца, Вера» - на всякий случай напоминаю себе, когда взгляд тянется к подушке, под которой лежит оружие безапелляционного поражения, настроенное лично на меня.

Два месяца этот мужчина жил как хотел и развлекался как хотел. Пока я ночами выла в подушку - он… с какой-то толстозадой…

Мне все так же невыносимо больно даже думать об этом, но я снова беру себя в руки. Вспоминаю, какой сильной и мужественной была, когда после травмы позвоночника врачи каждый день решали - буду я ходить или на всю жизнь останусь в инвалидном кресле. Я не плакала тогда, ни единой слезы не проронила, потому что знала - никакое кресло никогда не будет определять мою судьбу. И если я решила, что встану на ноги и снова буду танцевать - значит, я это сделаю. Через полгода, через год или десять лет - это просто вопрос времени, но вопрос решенный.

А сейчас… Вдруг сломаюсь и побегу по первому щелчку, как собачонка? Только потому, что в его планах на вечер обнаружилась дыра и он вдруг вспомнил о моем существовании? Чтобы что? Проверить, не прокатит ли с сексом без обязательств на этот раз? Или чтобы снова сказать, что из всех пустых мест в его жизни, я - самое пустое? Интересно, как это вообще случилось? Ему было невыносимо скучно, не удалось никого схватить и затащить в свое логово для постельных утех, он начал листать телефонную книгу и наткнулся там на мое имя? Я что, подписана как «Безотказная рыдающая дура?» Или «Та, что бежит, роняя тапки?»

Моя внутренняя злая истерика - то, что нужно, чтобы справиться с растущим желанием написать ему что-то в ответ. Хотя бы послать известным маршрутом, не стесняясь в выражениях. Я заслужила маленький триумф. И точно знаю, что если поддамся искушению - мне станет легче. Потому что какое-то время я буду верить, что смогла вернуть ему хотя бы каплю той боли, в которой едва не захлебнулась сама.

Но, это ведь будет только иллюзия?

Я сжимаю пальцы в кулак и медленно, на выдохе разжимаю.

Внутри становится… тихо. Достаточно тихо, чтобы уже не бояться взять телефон в руки и перечитать сообщение. Оно сухое, четкое. Если бы там было хоть слово о том, что он - скучал, думал обо мне. Любая чепуха, в которую я могла бы вцепиться взглядом и сердцем. Но ничего этого нет. Обычное сообщение, возможно, одно из тех, которые он когда-то давно забил в шаблон и использует для таких случаев, чтобы лишний раз не напрягать пальцы. Что ему мой искренний посыл? Просто пожмет плечами и сотрет номер как «бесперспективный».

Мне горько от этой правды. Но лучше пусть еще раз переболит, чем через пару дней у меня сдадут нервы, я найду это сообщение и настрочу ему десяток новых. Сорвусь на каком-то из них, скажу, что мое разбитое сердце до сих пор болит, что он - невыносимый балбес и что все могло бы быть по-другому.

Я в последний раз перечитываю десяток сухих слов.

Подавляю искушение сделать на память хотя бы скриншот.

И удаляю его, оставив без ответа.

Под звуки «Весны» Юримы, где-то там, за моей спиной, догорает разрушенный последний мост.

Я не плачу.

Это просто соленые брызги прибоя.

Глава двадцать вторая: Юпитер

Сто лет не выходил в свет. Не в тот свет, вроде всяких благотворительных мероприятий, куда иногда стремятся попасть ради обсуждения потенциальных контрактов или пытаясь завести полезные знакомства. От этих сборищ хотя бы какая-то польза есть. И не в тот свет, когда в тесных компаниях (а иногда и совсем не тесных) собираются так называемая богема, всяческие кино и музыкальные дивы, политики, воротилы крупного бизнеса, банкиры и алчущие горы грязных трусов журнашлюхи. Собираются потусоваться и похвастаться друг перед другом новой тачкой, новой телкой, новым папиком, брюликом и еще хер знает чем, список можно продолжать бесконечно.

Я, разумеется, время от времени бываю и на тех, и на других сборищах. Последнее время бываю редко и исключительно с целью еще раз убедиться, насколько же все эти напыщенные суки и кабели лицемерны и двуличны. Все эти бесконечные улыбки и лобызания на людях и на камеры, а стоит отвернуться – и в тебя уже летит тонна говна.

В мою сторону говно почти никогда не прилетало, по крайней мере, я об этом не в курсе. Но вот со стороны насмотрелся на многое и разное.

Но сегодня день особенный даже для меня. Я иду на балет.

Последний раз был на балете… эм, в детстве, когда мать пыталась привить мне чувство вкуса. Получилось плохо, потому что на постановке я банально уснул, чем вызывал у нее приступ недовольства и праведного гнева. Впрочем, как и всегда, ничего нового. Бедняжка, ей достался ребенок-разочарование, на котором природа не просто отдохнула, а вышла покурить, когда родители самоотверженно меня заделывали.

Но как там говорится? Ваши ожидания – это ваши проблемы.

К сегодняшнему выходу в свет я подготовился основательно. По всем правилам. И плевать, что администраторы лондонского симфонического милостиво позволили зрителям прийти на постановку даже в джинсах, типа, главное, чтобы приходили в принципе. Логично в наш век прогресса, свобод и всяких «левых» повесточек. Посмотрим, к чему подобные послабления приведут лондонские театры, а я выбираю классику. Единственное, без удавки-галстука.

Я люблю строгие костюмы, они мне идут. Но вот галстук лишний раз себе на шею на наброшу. Куда лучше белоснежная рубашка, расстёгнутая на пару верхних пуговиц.

А вот дорогие запонки – это обязательно. И обувь такая, что в ней можно увидеть свое отражение.

К театру подъезжаю заранее. Я вообще не сторонник спешки и беготни с выпученными глазами, когда у тебя перед носом отъезжает последний вагон поезда твоей мечты. Образно, разумеется. Но никогда не понимал людей, которые до последнего тянут кота за яйца, а потом плачут, что попали в пробку, в метель, гололед, под град и в торнадо. Причем разом. Люди, которые подобные вещи практикуют на постоянке, со мной работают очень недолго.