— Чем обязан? — поинтересовался у него Штайнер после краткого приветствия.

— Вами задержан сотрудник абвера, — пояснил Густов. — Хотелось бы забрать его у вас.

— Действительно? — военный чиновник вновь потер глаза. — Не припоминаю такого… Ах да, пионер из «Бранденбурга», они же в вашем подчинении, кажется. Его спутников тоже будете забирать или пусть проспятся?

— А что они, собственно, натворили? — майор приподнял бровь. Видимо, о том, что пионер задержан был не один, осведомитель сообщить разведчику забыл.

— Подрались по пьяному делу в публичном доме, — хмыкнул Штайнер и протянул Густову протоколы. — Сначала надавали по шеям румынам, с которыми не поделили девок, потом венграм — за компанию, а до прибытия патруля ваш солдат Гудериан выкинул в окно еще и турецкого летуна, перепутавшего его номер со своим. Потом они оказали сопротивление патрулю, и в окно отправились два фельджандарма, решившие, что маленький и худенький паренек для них угрозы не представляет. Ругался он при этом отчего-то все больше на русском. Сдался командиру патруля, впрочем, сам. После того как закончил свои дела у шлюхи.

— Однако, я смотрю, боевая подготовка у него выше всяких похвал, — хмыкнул майор. — Вы намерены передать дело?..

— Нет, не намерен, — помотал головой Штайнер. — Драки были с побоями, но без увечий. Никто серьезно не пострадал, так что ход делу давать я смысла не вижу. Посидели бы с недельку на гауптвахте, может быть поумнели бы. Но если желаете — забирайте. У меня и без них есть кому плац подметать. Это за последние сутки уже пятые хулиганы.

Густов на миг задумался. С одной стороны, кроме солдата из его ведомства, никто ему в комендатуре нужен не был. С другой стороны, этот Штайнер может и передумать насчет недоведения дела до трибунала, а тогда всплывет фамилия сотрудника абвера. А это уже будет скандал, Канариса обвинят в том, что он укрывает в своем ведомстве преступников и чуть ли не дезертиров, найдут еще пару грехов, придумают с дюжину — благо врагов у адмирала предостаточно, — тот, разумеется, заявит, что ничего не знал, стрелочником назначат его, Густова… Спрашивается, зачем оно ему, майору, надо? А то, что в команде нарушителей двое солдат из Ваффен-СС, так это ж замечательно — можно завербовать. Хоть и невелик такой улов, а все одно — агентов много не бывает.

— Хорошо, — улыбнулся Густов. — Беру у вас хулиганов оптом.

— Вам завернуть? — засмеялся Штайнер.

Окрестности города Джиханбейли (Турция).

03 ноября 1940 года, 06 часов 12 минут.

Советский Т-37А медленно пятился по взлетному полю, поплевывая короткими скупыми очередями башенного пулемета в сторону наступающих франко-британцев. Боезапас у этой не слишком-то грозной боевой машины подходил к концу.

Контрнаступление противника стало для союзников полной неожиданностью. Еще совсем недавно казалось, что полностью деморализованные англичане и французы оставили турецкую столицу и откатились к югу, на плато Обрук, лишь чудом не допустив турок, немцев, румын и венгров до Коньи, а русских — в Аксарай и Нигде. И вот, в тот момент, когда Инёню, Гот и Рокоссовский только переформировывали свои порядки для дальнейшего наступления, Вейган и О'Коннор бросили свои войска в контратаку. В половине пятого утра по всей линии фронта начались налеты бомбардировщиков, заговорили во весь голос гаубичные батареи, и вся наличная бронетехника при поддержке пехоты и кавалерии устремилась на прорыв.

Полк турок, контролировавший дорогу на Джиханбейли, франко-британцы смяли сразу, походя, и теперь добивали остатки стоявшей во второй линии обороны 95-й бригады легких танков РККА. В настоящий момент от нее остались лишь рожки да ножки — бой продолжали всего десять танков. А враг продолжал переть недуром.

Т-37А, объезжая подбитый БТ-2, неудачно подставился бортом под выстрел французского R39. Командир танка, аспирант Дюбуа, навел ствол на советскую танкетку и послал тридцатисемимиллиметровый бронебойный снаряд прямо в центр ее корпуса. Советская машина вздрогнула от попадания и замерла. Из-под башни жиденьким ручейком, но все усиливаясь с каждым мгновением, потек дым.

Водительский люк на Т-37А откинулся, из него по пояс высунулся советский механик-водитель, покачнулся и упал на броню своего танка. Руки танкиста бессильно заскребли по броне, пытаясь приподнять бессильное тело, но тщетно. Несмотря на прилагаемые русским солдатом усилия, вытолкнуть себя из загорающегося танка ему не удалось.

Дюбуа прильнул к прицелу башенного пулемета, намереваясь добить его, не заставлять гореть еще живым, однако в тот момент, когда палец аспиранта нажал на спусковой крючок, путь пулям из «Рейбеля» преградил корпус другого танка.

Закопченный, грязный, с сорванной башней Mk I, «Матильда» резко затормозил у подбитой танкетки, прикрывая ее собственным корпусом. Игнорируя простучавшую по броне пулеметную очередь, из танка, словно чертик из табакерки, выскочил его водитель.

— Сэмэн, ты меня в гроб вгонишь, — прохрипел он, вытягивая из люка горящего танка находящегося без сознания товарища. — Я ж таки обещал пригласить тебя на свою свадьбу и хочу сдержать слово.

Не церемонясь, он, под свист осколков и пение пуль, затащил контуженного на свой танк и начал засовывать внутрь, туда, где раньше находился командир танка, а теперь была ровно половина от него. Выматерившись сквозь зубы, он все же умудрился уместить внутри и раненого коллегу, и обрубок своего командира.

— Мойше… — водитель Т-37А на миг приоткрыл глаза. — Тебя тоже убили? Жаль…

— Типун тебе на язык, балабол! — рыкнул тот, со всей возможной скоростью уводя искалеченную машину в тыл, туда, где в открытом поле разворачивалась с марша батарея противотанкистов.

Анкара, временные казармы 1-го батальона 800-го полка особого назначения «Бранденбург».

03 ноября 1940 года, 09 часов 50 минут.

— Гейнц, да ты же пьян, скотина! — с командира отделения, обергефрайтера Рудольфа фон Карлова в настоящий момент можно было бы писать картину «Совесть в изумлении».

— Ничего подобного, Руди, у меня румынский национальный праздник, похмелянды, — не согласился с другом и командиром Генка, отрицательно мотнул головой и тут же со стоном ухватился за нее. — Vaschu Maschu, что ж так погано-то?

— Нет, ты как в таком состоянии собираешься воевать? — изумился обергефрайтер.

— А ты думаешь, что в таком состоянии можно жить мирно? — Кудрин ответил страдальческим взглядом. — А вообще-то у меня отпуск, ох…

— Забудь о нем. Утром началось наступление противника по всему фронту, к обеду все отпуска отменят.

— К обеду я отлежусь уже. У нас учитель труда в интернате, если с вечера хорошо выпивал, всегда до обеда дрых, а потом был бодрый как огурчик, — сидевший на полу Генка прислонил голову к стене и, прикрыв глаза, зевнул. — А пока не мешай мне, ладно? Разбудишь, когда отпуск отменят.