– Вам телеграмма, – казенно сообщил Митька. – Распишитесь здесь, пожалуйста. – И протянул старику сложенную вчетверо бумажку.

– Да я, милый, плохо вижу. Ткни пальцем-то, куда закорючкой чиркнуть.

Митька приставил кончик ручки к нужному месту на бумаге. Старик расписался. И только Митька хотел уйти, как тот взмолился:

– Не уходи, сынок, прочти, что в телеграмме-то! Старуха моя тоже не видит, у обоих глаукома.

Митька окинул взглядом прихожую. В углах на оборванных обоях гнездились тараканы. Вообще-то тараканов Митька видел, но чтобы их было столько – никогда! Если бы не шевеление их чувственных усов, можно было бы подумать, что угол выложен блестящим коричневым кафелем. Старик, конечно, эту живность не видел. Митька развернул телеграмму, пробежал глазами по тексту: «Трагически умер Павел. Вчера похоронили. Зина». Видя, что Митька мнется, старик строго приказал:

– Читай! Мы от телеграмм нынче ничего хорошего не ждем.

Митька откашлялся и прочел, стараясь произносить слова как можно равнодушнее и суше.

– Господи! – перекрестился старик на «лампочку Ильича», что болталась на проводе без люстры под самым потолком. – Спасибо Тебе, Господи, что прибрал на место! Пусть земля ему будет пухом, а горемычной душе – прощение за слабость духа. – И, уже обращаясь к Митьке, добавил: – Пил он по-черному. Давно знали, что добром не кончит! Сын это наш. Вот так, парень. Теперь иди с Богом, дай поплакать вволю!

И снова Митька прыгал через ступеньку, будто ему дали пинка под зад. Внизу, под лестницей, кто-то шевелился, шелестел картонными коробками. В нос ударил зловонный запах. В привокзальном туалете дышать легче! Митька зажал нос ладонью. Какой-то бомж устраивался на ночлег. А куда ему деться? Во всех приличных домах домофоны да консьержи. А тут дверь, как на станции метро, в обе стороны ходит. У батареи – худо-бедно, но тепло.

Взглянул на следующую телеграмму. Где же этот дом под номером шесть? По идее, вон тот должен быть. Но в нем вроде никто не живет. Дверей в подъезде вообще нет. Стекла выбиты. Свет ни в одном окне не горит. Посветил фонариком. Увидел рваную занавеску на окне. Пошарил лучом по темным углам подъезда, пугая сонных собак. Те уж давно не лают на чужих – сами на птичьих правах. Высчитал квартиру. Должна быть слева, на первом этаже. Гулко забарабанил в дверь. Послышались шаркающие шаги. Хмельной мужской голос недовольно спросил:

– Кого там принесло на ночь глядя?

– Телеграмма! – громко оповестил Митька. Дверь открылась, но свет не зажегся. Митька пристроил телеграмму на локоть. – Распишитесь!

Мужик сподобился.

– Посвети-ка! Что там в ней?

Митька приставил фонарик к дрожащим рукам мужика, в которых нервно плясала телеграмма.

– Бог ты мой! – вскинул тот на Митьку опухшие глаза. – Батя преставился! – И спокойно подытожил: – Пора уж! На девятый десяток перевалило. Нам столько не отжить. – Усмехнулся каким-то своим практичным мыслям, которые, как вороны при помойке, всегда рядом. – Думаешь, наследство оставил? Черта с два! Хибара одна, которую и даром никто не возьмет. Ну да ладно. Может, летом когда-нибудь съезжу погостить. Теперь никто зудеть не будет: «Не пей, Гришка, пропадешь!» А как не пить? Живу, как собака последняя!.

– Извините, я тороплюсь, – скороговоркой перебил его Митька и бросился на улицу.

Вот дела! Одна смерть кругом! И, что самое странное, особо и не удивляет никого. Вот и этот тоже. Принял сообщение, как само собой разумеющееся. И вспомнился тот день, когда они с отцом приехали в деревню после похорон деда. Казалось, вот-вот рухнет весь мир! А тут ни слёз, ни скорби, словно о ком-то постороннем речь идет. Неужели у мужика этого душа не болит? А впрочем, у всех ли она есть?..

Вспоминая все это сейчас, передернул плечами. Хорошо, что ушел с телеграфа! Появится нужда в деньгах, лучше уж пойти вагоны разгружать, чем разносить такие вести.

Выключил компьютер, свет, быстро разделся и плюхнулся в постель. А то, чего доброго, Люська прибежит с вопросами. Ее просто так не выпроводишь. Еще та цаца! В какой-то книге вычитал, что перед сном можно сконцентрировать мысль на проблеме. Утром получишь готовый ответ. Только проснуться нужно раньше будильника, чтобы не вскакивать с постели, как на пожар, а полежать да подумать о том, что волнует. Не зря в пословице говорится: «Утро вечера мудренее».

– Мить! – сунула нос в темноту его комнаты Люська. – Ты спишь?

– Сплю, – сонно буркнул Митька. – Исчезни!

Но Люська настырно вперлась в комнату и села по-турецки на коврик у кровати. Как она так ноги под себя загибает? Будто они у нее без костей. Имидж свой меняет, как ящерица хвосты. Сейчас вон пацан пацаном. Спортивки, футболка, волосы под заколку заправлены, чтоб не мешали. А бывает, так вырядится!.

– Мить, знаешь, что мать говорит по поводу этого воскрешения?

– Не знаю и знать не хочу!

Митька лег на спину и заложил руки за голову. Лукавил. Знать хотелось.

И Люська, уловив это, возбужденно зашептала:

– Помнишь тетку Маню на краю деревни? Ну, ту, что с бородавкой на лбу? У нее ведь сын был. В армии погиб. Она все по нему плакала. Что бы ни делала, все Бога упрекала: мол, зачем сына так рано забрал?

Сестренка поежилась, озираясь на темные углы комнаты, и понизила голос, будто ее подслушивал кто.

– Короче! – требовательно изрек Митька.

Терпеть не мог, когда важную информацию размазывали, как клейстер по обоям. Картинка любого события в воображении вырисовывалась на лету. Прозвучат скупые на эпитеты слова: «Лето. Ночь. Болото» – и вмиг послышится натужное уханье совы, дурманяще запахнет багульник, коснется щеки влажное дыхание ночного ветерка.

– Будешь командовать, вообще ничего не расскажу! – поджала губы Люська.

– Ну ладно выделываться! – сдался Митька. – Начала, так валяй!

– Так вот… Однажды пошла эта баба Маня на болото за клюквой. Ягод много в тот год было. Набрала несколько ведер на сдачу, а нести мочи нет.

Люська рассказывала складно и образно, искусно вплетая в речь старинные словечки. Митька усмехнулся: «Вот артистка! „Мочи нет“!» Перед глазами вставали яркие картинки этой небылицы. А сестра между тем продолжала:

– Села на пень баба Маня да запричитала: «Нет моего сыночка, чтобы мне помочь! Был бы Ванечка жив, собирал бы со мной сейчас ягоды и нес домой! Не было бы у меня горя!» Пока она плакала да причитала, стемнело. Вдруг видит: сын по болоту в ее сторону идет. Подошел, молча взял рюкзаки, вскинул за плечи – и вперед. Баба Маня еле-еле за ним успевает. И слова вымолвить не может. А как к деревне подходить стали, собаки от лая зашлись. Луна на небе поднялась. Тут баба Маня сына окликнула. Он рюкзаки на землю опустил, повернулся к ней. Смотрит она на него, в глаза заглядывает, а в них – пустота! Тут баба Маня креститься да молитвы читать принялась. Ванечка исчез! Потому что не сын это был, а фантом его!