– Где он? Где он? – Я не узнала своего голоса. В горле у меня стоял вкус желчи и крови. Ярость поднялась до уровня почти эйфории. – Где он? Я знаю, что ты – его порождение, я тебя с ним видела!

Вампир мотал головой, нечленораздельно мыча. Паралич отпустил меня, и я ударила кулаком ему по зубам. Как его клыки драли мои пальцы, я не почувствовала. Кровь у него была густая и темная, как отработанное моторное масло. Но я видела только дьявольскую усмешку, обернувшуюся к Дениз, когда она колотилась в стеклянную перегородку. И я полоснула лезвием поперек красивого лица, распоров кожу и мясо до костей.

Вампир-шофер вскрикнул и схватился за лицо, столкнув меня с груди.

Чаз кричал, чтобы я прекратила, пока он не удрал, а вампир бросился, шатаясь, к двери.

Ослепший на один глаз, он все же сумел вывалиться наружу и упасть на улицу. На ступенях остались вязкие пятна, а белая рубашка вампира приобрела цвет засохшего кетчупа. Он поднялся на ноги, хватаясь за ближайший фонарный столб – как изображают пьяных в мюзик-холлах.

Я вылетела из дома, Чаз за мной. У меня было твердое намерение затащить вампира обратно в дом и продолжать допрос, пусть придется даже сдирать с него кожу слоями.

Нож срезал верхнюю губу и левую щеку вампира, обнажив зубы и верхнюю челюсть. Казалось, что он снова скалится в мой адрес – может быть, поэтому я потеряла над собой контроль.

Подняв руку в жалкой попытке отвести удар, вампир успел произнести:

– Не...

Может быть, он хотел мне сказать, что не знает, где Морган. Или что-нибудь другое – я не знаю. Мне уже было все равно. Я лежала на заднем сиденье «роллс-ройса», который вел шофер с острозубой ухмылкой. Нож вошел в правый глаз, ушел в губчатую мякоть лобных долей, отделив левое полушарие от правого. Я его еще и повернула в ране.

Вампир соскользнул с ножа и растянулся в канаве под фонарем. У меня шумело в голове, будто кончалось действие огромной дозы транквилизаторов, я еле осознавала, что стою на лондонском тротуаре рядом с быстро разбухающим трупом, и на меня смотрят десятки прижатых к стеклам лиц из-за оконных штор.

Чаз тянул меня за рукав.

– Соня, очнись! Что с тобой такое? Ты чуть не облажалась!

* * *

Вот как я вернулась на родину. В последний раз я там была изнеженной богатой деточкой, и вся жизнь лежала передо мной, как вечернее платье в ногах кровати. А теперь я уже даже не была я.

Девушка из общества, проститутка, охотница на вампиров, сама вампир – никто не скажет, что у меня была скучная жизнь.

Чаз примкнул ко мне в последнюю минуту. Это оказалось ошибкой. Самые мерзкие гадючники американского дна были для него слишком приличны. В них не чувствовалось истории.

Он только ныл, как ему не хватает клубов Сохо. Это он обратил мое внимание на Кэтрин Колесс.

Черт, что такое? Все прыгает и мечется, как картинка в дешевом телевизоре. А странно то, что все это так знакомо... будто так и должно быть. Я даже подумать не могу про Кэтрин Колесс, чтобы сигнал не стал путаться.

Мы управляем вертикальной разверткой. И горизонтальной – мы.

Ага, хрен тебе! Что тут творится? Если это твои штучки...

Мои? А чего бы я тебе мешала жевать твой скучный монолог? Я же его всего полгода слушала в каждом сне. «Ах, я бедняжка, меня превратили в большого злого монстра!» Дай передохнуть! Нет, я люблю переключать каналы, но это не я тебе создаю технические трудности. Копай глубже.

Глубже?

Ладно, трави дальше. Сама поймешь.

Чаз мне как-то показал статью в мерзком таблоиде, который приволок домой. Там была фотография сестры Кэтрин Колесс, в красно-бело-синем спортивном костюме, с микрофоном в руках. Косметика у нее на лице побежала. В правом нижнем углу была вставлена еще одна фотография, обрезанная. Это была фотография Ширли Торн, жены промышленника Джейкоба Торна и матери пропавшей Дениз Торн.

В статье говорилось, что миссис Торн вбухала в церковь Колесс целое состояние в попытках связаться с давно пропавшей дочерью.

Я послала Чаза к Колесс на разведку, проверить, есть ли правда в слухах о ее диком таланте. Он пропал надолго. Черт, думать тяжело.

Ты давай, рассказывай.

Встретиться... Мы должны были встретиться на спортивной площадке после полуночи. Он стоял под баскетбольной корзиной... почему так трудно? Я подошла сзади. Он обернулся. Он улыбался. Как всегда. Я не успела спросить про Колесс, как он меня поцеловал. Не сказал ни слова, просто поцеловал. И выстрелил мне в живот в упор. Отключил меня... свалил без сознания. И убежал, не оглядываясь. Умный мальчик, он понимал, что сшиваться рядом лучше не надо. Мне в брюхо всадили таблетку. Вроде транквилизатора...

Руки. Меня хватают руками. Ставят на ноги. Черт, ставят на ноги. Но он не сказал им правды. Не сказал всей правды. Боль, ярость – так трудно было сохранить контроль, что пробилась Другая. Люди вопили, кровь у меня внутри и снаружи. Кто-то повторял слово «антихрист» как мантру. А потом... потом...

Ну, неужто ты не расскажешь этот волнующий эпизод?

Не могу. Когда пытаюсь вспомнить, только помехи, белый шум...

Слабачка! Что ты умеешь – так это только распихивать подонков-байкеров по мусорным ящикам, но первый же барьер антипатии, и ты хнычешь, как сопливый младенец!

Что ты несешь?

Слушай, умница, ты эту проклятую автобиографическую сагу мусолила каждый сон за последние полгода, и за этот первый барьер никогда не могла пройти. Никогда. Я тебе спускала... ну, потому что меня это устраивало. Но на этот раз пора рассказать до конца, Соня.

Нет.

Много говорить не придется.

Нет. Ты лжешь. Ничего там нет. Ты меня не уболтаешь туда смотреть.

Да Бога ради, лапу ля.

* * *

Барьер исчез, мне в голову врывается раскаленный добела рев помех, я пытаюсь что-то крикнуть, чтобы прекратили, но бесшумный шум забивает рот и нос, и я тону в пустоте.

В черепе щелкает выключатель, и будто прожектор выхватывает из темноты мой мозг. Там что-то есть. Что-то большое, мощное, злобное. Пальцы лазерного света ощупывают контуры лобных долей. Я не могу шевельнуться. Не могу думать. Не могу дышать. Туда вторгся не осторожный тихий вор вроде Чаза, а вандал с намерением обшарить все, и ему наплевать, что при этом поломается. Память лопается, и прошлое вытекает наружу, наполняя голову тысячей чувств одновременно. Я представляю себе, как сгорают синапсы, плавятся предохранители. Существо у меня в голове достает до дна, но и этого ему мало. Оно хлопочет возле запора, отделяющего мой разум от Другой. Я чувствую, как оно тянет у меня в мозгу что-то, как тянут щипцы больной зуб.

И тут ад срывается с цепи.

Не могу я! Не могу! Не заставляйте меня!