— Так же серьезно, как любовная связь на расстоянии.

— В чем же проблема? Ты всегда в разъездах… Почему ты не переедешь туда?

Возможно, он уже подумывал об этом.

— Знаешь, меня даже уговорили сходить к бразильской колдунье, которая гадает по морским раковинам.

Я рассмеялась.

— И что сказали раковины?

— Кучу дерьма. Непросто увлечься в сорок лет. Но мы везучие, у нас есть музыка. Music is your only friend until the end…

— Кто это говорит?

— Джим Моррисон.

Я простилась с ним, пообещав скоро увидеться.

Я открыла электронную почту и стала читать только что выгруженные сообщения, среди которых было и от Альдо. Я набрала телефонный номер его дома в Виллесдоун-Роу, и он ответил почти сразу.

— Рад слышать тебя.

— Как поживаешь?

Без изменения, если не считать, что познакомился с симпатичной девушкой, которая преподает в Политехническом университете в Мидлсексе… причем она замужем. А как ты?

— Обычно.

Мы замолчали, каждый думал об одном и том же не заводить разговор об Аде.

— Джорджиа, почему бы тебе не приехать ко мне?

Действительно, я уже целую вечность не бывала в том городе, где сигареты стоят целое состояние. Мне хотелось ответить ему «да», но слишком далеки те времена, когда я и Мэл переходили от одного магазина музыкальных инструментов к другому на Чаринг-Кросс.

— Я подумаю.

Послав поцелуи, я пожелала ему удачи с замужней преподавательницей.

Когда я пришла домой, мне совсем не хотелось есть — я была сыта тридцатью выкуренными сигаретами. Позвонив на сотовый Джиджи Марини и не получив ответа, я спросила себя: с чего это вдруг он захочет провести со мной время? Он привык ловить взгляды тридцатилетних красоток, сидевших за столиками ночного клуба, очарованных его блистательными пальцами, перебирающими клавиши пианино, и его взволнованным видом Я представила, как он берет в руку бокал, садится и рассказывает, как он имел честь познакомиться с Майклом Петруччиани. Женщинам нравится эта видимость бесшабашной жизни, и поэтому они забираются в его машину, пропахшую сигаретами и разлитым под сиденьями пивом и устланную чеками придорожных ресторанов. Они не отдают себе отчета, что джазовый музыкант, если ты ему подарила свои чувства, может посвятить тебе несколько аккордов, но потом все заканчивается его шатанием по ночным улицам с плетущейся за ним собакой и льющимся на него дождем Что он мне сказал, когда я впервые его встретила? «Да, джаз, джентльмены и жулики, вот то, где горит душа!» Класс Кенни Кларка, ритмический ураган Эл-вина Джонса, пот Сачмо, мягкость Чета, забористые звуки Мингуса, голос Билли… ничего не поделаешь, мы оба были пьяны.

Я могла бы позвонить Даци, но у меня не было ни малейшего желания выслушивать его эгоистические тирады о превосходстве мужчины над женщиной. Я позвонила Лучио.

— Ты еще в агентстве?

— Да, но собираюсь уходить.

Мне не удалось скрыть своего разочарования.

— Жаль.

— Проблемы?

— Спокойно. Куда направляешься?

— В кино.

— Один?

На другом конце провода наступило молчание.

— Извини, что спросила тебя об этом — Я хотела повесить трубку.

— Джорджиа, ты слушаешь?

— Еще бы, черт возьми. — У меня выскочило слово, которое я никогда не говорила.

— Его зовут Джош, он из Сакраменто. Специалист по электронике.

Вот еще одно доказательство моей невнимательности. Каждый день я вижусь со Спазимо, но что я о нем знаю?

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я ответила:

— Голубой свитер с серой горизонтальной полоской на груди сидит на тебе божественно.

Должно быть, он улыбнулся.

— Да, Джорджиа, звонил Бруни, сказал, что это важно.

Открыв банку пива, я посмотрела на стоявшую у дивана обувную коробку.

От творчества моей сестры не осталось и следа: ни видео, ни сценической фотографии, ничего, только мое воспоминание о том, как она кричала, стоя перед зеркалом нашей комнаты: «Не зажигай свет!» Она была лучшей Бланш Дюбо, которую я когда-либо видела.

31 января '86.

Дорогой Альдо!

Так здорово было проговорить с тобой допоздна о романе, который ты еще не написал, но чье название ты уже знаешь. Мне пришлось спешно уехать из Болоньи, так как в Риме меня ждала проба, которую я, естественно, не прошла. Интересно, сколько eщe времени я смогу существовать в этом мире, где получаешь роль, только если ты как собака пускаешь слюни у ног своего хозяина. Театр был моей утопией, и я хотела раскрыться перед ним подобно окну. Я была готова впитывать все: звуки, слова, листы газет, использованные гигиенические шкеты, полевые цветы. Я хотела выразить все эти вещи, чтобы нравиться людям, чтобы заставить их плакать или смеяться, а не для того, чтобы получать букеты роз в артистической уборной или чтобы оказаться в постели какого-нибудь политика. Я уже все испробовала и устала играть в жизнь, потому что в привилегированные места доступ для меня закрыт. Завидую Ажорджии, у которой другой характер и другие стремления, и иногда ненавижу свою мать за все те душераздирающие французские песни, которыми она меня накачивала с детства. Мне отвратительно оттого, что я готова льстить любому, лишь бы со мной хоть немного считались. Так же, как я не выношу теплую преданность Джулио, его отеческое внимание, и я думаю, что только с А., в его ложе из крапивы, я чувствую себя ускользающей, или en passant, как сказал бы ты. Я не настолько глупа, чтобы верить, что он влюблен в меня; моя способность самообмана не идет так далеко, но с ним, по крайней мере, я могу пить и вырубиться.

Я вздрогнула от звонка радиотелефона, стоявшего на стеклянном столике, трубку от которого наполовину скрывало голенище коричневого сапога. Я лениво взяла ее. На другом конце послышалось покашливание, брюзжание.

— Сегодня я подумала о тебе, — произнесла тетя Лидия тоном человека, думающего обычно о вещах более важных, чем я.

— Что это вдруг? — Мой вопрос прозвучал немного иронична.

— Я встретила в супермаркете «Конад» одну твою университетскую подругу, Кьяру, как ее там…

— Кьяра Ванни?

— Да, именно ее. Она немного располнела, но все еще прелестна.

— Действительно?

— Да, несмотря на четыре беременности.

— Тогда нет ничего странного в том, что она немного располнела.

— Что же, в таком случае и ты тоже, хотя и не рожала.

Мне хотелось поблагодарить ее за любезность, но я не стала этого делать.