На уральском волоке сволочей и гребцов было достаточно, многие так зимовали здесь в крохотных рубленых избушках, но все при деле оказались: с Оби пришло сразу семь государевых кочей с пушниной — ясаком, собранным запрошлый год со всех ясачных народов, — и до десятка торговых, шедших под единой охраной с государевыми. И всю сию эскадру следовало переволочь в Усу — ворота скрипе-Н ли день и ночь, и когда первые суда уж были на горе, последние еще стояли у берега. Кроме вольных ватаг, были здесь и каторжные люди, в железах и под стражей, и крепостные крестьяне, приписанные к демидовским заводам, но отправленные сволакивать суда. Несмотря на тяжкий предстоящий труд, сволочи воспряли: договор с ними был лишь до Уральского камня, а далее следовало иных нанимать. Эти же выгодно подряжались гребцами на торговые суда и шли обратным ходом до самого Юга.

Как только коч подняли из воды и поставили под первый ворот, Головин пошел к управляющему волоком — здесь был такой, назначенный Демидовыми, поскольку они железо возили в Сибирь и в том числе пушки, ружья и припасы к ним для многих крепостей и острогов. Видно, сей отставной пехотный фендрик* руки над собой не чуял из-за отдаленности и удержу своему нраву не знал — по жалобам торговых, мздоимствовал нещадно, а не станешь платить, так имущество под арест. Слово против скажешь — зимовать останешься или, того хуже, подговорит сволочей, а те поймают да трижды на задницу посадят об каменистый волок. Человек кровью покашляет год, другой — и сошел на тот свет; должно быть, торговый, у коего коч купили, от его руки и заболел.

Капитан в контору пришел, а управляющий сидит и словно не видит, что перед ним человек государев, капитан третьего ранга, пред которым нижним чинам вскакивать полагается. Головин и на это внимания не обратил, а сразу грамоту Петра Алексеевича вынул.

— Требуются мне гребцы и сволочи числом двенадцать, — говорит. — До Енисея пойду.

Фендрик посмотрел в грамоту, губами пошевелил и так небрежно бросил, словно безделицу какую:

— Упокоился государь император. А ты с его бумагой идешь. Вот ежели бы Екатериной сие было подписано да ее печать наложена…

Головин и тут сдержался.

— Императрица все указы Петра Алексеевича приняла к исполнению, — отвечает капитан.

— Она-то, может, и приняла, — слова управляющий едва через губу переваливал, — да мне ничего не сказала. Ты Демидову сию бумагу покажи. Ежели указание даст, я сволочей и гребцов дам.

— Где же я сыщу Демидова?

— Сыщешь где-нито. На Челябе ал и в Петербурге…

Что с ним делать? Проучить его, призвав команду, — только хуже сделаешь, государыня и так в гневе, а тут донесут, что Головин на волоках разбои учиняет…

— А то заплати, — вдруг предложил фендрик. — За каждого по десяти рублев.

Ивашка из конторы вышел, а сам думает: вот и добро, нету пути далее, здесь, на Уральском камне, и встанем и стоять будем, покуда Брюс денег не пришлет. А случится сие к зиме, не раньше, знать тут и зазимуем.

И по крайней мере до весны Варвара все время близко будет…

Шел с сей мыслью изменнической до самого берега и только здесь опомнился: Лефорт в тот же час отписку пошлет генерал-фельдцейхмейстеру и вот уж над ним, Головиным, потешится…

Вернулся на коч, сел и считать принялся. Ежели управляющему дать взятку, да потом каждому гребцу заплатить, а после еще оленьи нарты подрядить, то пятисот рублев, отпущенных Брюсом, до Индигирки в один конец не хватит. А как же возвращаться? Коч на Енисее можно продать, но много ли выручишь? И еще дойти надобно, реки же мелеют на глазах…

Хоть команду на греби сажай! Или открывай торговлю товаром…

И тут Ивашку осенило. Спустился он с судна, а возле сволочей уже подрядчики вертятся, торгуются. Отозвал Мартемьяна и предложил ему пойти до Енисея.

Тот сразу в отказ:

— Неможно, хозяин. Закон строгий, здешние сволочи не пустят, и никто им не указ. Стащим судно в Логоту-реку и давай нам расчет, как условились.

— А коли заплачу с лихвой?

— Нет у тебя той лихвы, чтоб братва согласилась закон нарушить.

— На Енисее коч даром отдам, со всей оснасткой. Должно быть, артельный ушам не поверил или подвох заподозрил.

— А бумагу отпишешь?

— Отпишу.

— Добро, — не сразу обронил Мартемьян, раздумывая. — Посоветуюсь…

Головин опять на судно поднялся и глядит исподтишка. Мартемьян сволочей в круг собрал, перекинулись несколькими фразами, шапки заломили, затылки почесали, еще что-то покумекали — четверти часа не прошло, приходит:

— Братва согласие дала. Но три условия имеются.

— Говори.

— Купчую грамоту на коч в сей час отпишешь. С указанием наших имен и прозвищ, дабы у всех равное совладение было. А чтоб сомнений твоих избежать, хозяин, от какого числа и месяца — на Енисее припишешь. Там и разойдемся.

— Согласен.

— Еще бочонок водки дашь, чтоб от местной сволоты откупиться. По закону полагается.

— Будет тебе бочонок. Что еще? Мартемьян помялся:

— Есть тут управляющий… Зуб на него, обобрал нас прошлым летом… Отомстить бы след.

— Каким же образом? Получить с него?

— Коль ему в руку попало, не получить. У него в юзилище каменном три человека томятся. Вызволить бы, а то заморит до смерти.

— Из вашей братвы?

— Нет, не наши они, с Крженца-реки… Но добрые люди, беззлобные — раскольники странствующие. Демидов приказал отлавливать, в железа и на рудники.

— Как же их из юзилища достать?

— Мы достанем, — вдохновился артельный. — Ты токмо сих странников на коч возьми. Отвезем подалее и ссадим, пускай идут себе.

— Возьму.

Тут же ударили по рукам, и в подтверждение уговора, по обычаю, Мартемьян шапку потребовал. Капитан вручил ему свою треуголку, а поскольку иного головного убора не было, то парик напялил, дабы комары не прокусывали, и платком повязался, как это делают пираты в теплых морях. Сволочи же в тот час куда-то пропали на целый день, но возвращаются и приводят с собой человек тридцать самоедов с сотней оленей. Постромки наладили, покати разложили, и поехал коч в гору, словно по воде. Управляющий от зависти слюной захлебывается, грозится, ибо сам не смог самоедов на волок подрядить.

— Убирайте оленей! — кричит. — Весь волок заполонили! В сей час каторжную сволоту на вас пущу! На мясо порежут!

И пустил бы, да Лефорт велел команде зарядить ружья и караулом встать. Фендрик ногами потопал, кулаками помахал и на том угомонился. Воротами бы две седьмицы волочились, а тут в три дня судно на горы подняли и еще в три с водораздела спустили, да так бережно, что и конопатить после этого не пришлось. И как только коч на воде закачался, Мартемьян взял бочонок водки и отправился на тайное тол-ковище с местными сволочами. Всю светлую ночь о чем-то судили и рядили, уединившись подальше от глаз управляющего, после чего артельный пришел и говорит: