продолжала думать о сыне, так как будто мальчик был её личной собственностью. Поэтому даже в мыслях она не назвала его «Лёнечка» и «Лёнчик». Она так и подумала «мой Лёня».

Как бы то ни было, Нонну Борисовну продолжала окружать тишина. Никто не мог сказать ей, как матери, в чём она была неправа. И была ли неправа вообще… Вроде бы она всегда всё делала так, как надо. Вроде любила Лёнечку. Вроде всё необходимое у него было. Вроде…

– 

Зачем он только взял этот окаянный самокат? – всё повторяла и повторяла она побелевшими губами, – неужели он ему так был нужен?

И вдруг медленно, как будто это были кадры какого-то странного, медленного, немого фильма, она начала видеть со стороны себя, Лёнечку, их жизнь, их отношения. И так же медленно стало до неё доходить, что самокат её Лёнечке ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛ НУЖЕН! И много, наверное, чего ещё было нужно, просто она этого не понимала, или не видела. А он не просил. Никогда не просил…

– 

А, может, и не просил потому, что знал, что ты, не позволявшая ему иметь своё собственное мнение, никогда не купила бы ему «такой никчёмной» по твоим меркам вещи? – вдруг строго спросил её внутренний голос.

Нонна Борисовна вздрогнула, будто этот вопрос она услышала наяву, и обхватила голову руками. «Фильм» кадр за кадром всё продолжал крутиться в её мыслях, и внутренний голос всё настойчивее повторял и повторял свои хлёсткие вопросы. И Нонна Борисовна внезапно поняла, что она, ставившая свои интересы и желания выше интересов маленького сына, не видела самых простых вещей: чем он интересуется, что он любит, чего вообще в этой жизни хочет…

Теперь, скорее всего, думать об этом уже поздно. Поздно…

Вспоминая картину, как она увидела лежащего на сером асфальте бездыханного маленького ребёнка, Нонна Борисовна сжала виски. Ведь это был не просто ребёнок – это был её сын! Но мысли не прекращали изводить её изнутри, словно в голове поселились молоточки, молотки и большие молоты. И среди всей этой какофонии и боли огромными буквами выделялось в её сознании слово «Поздно…»

…Белая дверь с закрашенными такой же белой краской окнами, над которой было написано «РЕАНИМАЦИЯ», приоткрылась, и в коридоре появился немолодой доктор. Он на ходу снял маску и начал протирать очки, а она, не смея шевельнуться, продолжила сидеть на узкой белой банкетке и впилась в него умоляющими глазами.

– Ну, что? – только и произнесли её губы. Или ей только показалось, что они что-то произнесли? При этом Нонна Борисовна подумала, что если она сейчас встанет, то тут же рухнет прямо на покрытый белой плиткой пол…

Изморенное лицо врача, его усталый взгляд, пальцы, водившие салфеткой по стёклам очков, казалось, не предвещали хорошего ответа. Но доктор, посмотрев на побледневшую и осунувшуюся за последние сутки Нонну Борисовну, из последних сил устало улыбнулся одними только краешками губ:

– Идите домой, мамочка. Жив Ваш мальчик. Только что пришёл в себя. Теперь только время, время и время. Наберитесь терпения, всё образуется. Я уверен.

Волна щемящих невыплаканных слёз от своей неправоты и одновременно от радости, что её Лёнечка не смотря ни на что, всё-таки выжил после того, как его сбила машина, и от мысли, что теперь она будет относиться к нему совсем по другому, застряла где-то посередине груди, мешая Нонне Борисовне глубоко вздохнуть. Молоточки в голове как по команде отключились. Страшное слово «поздно» сначала превратилось из огромного в маленькое, потом сделалось крохотным, а потом и вовсе исчезло.

… А доктор постепенно отдалялся от неё, идя по больничному коридору, тяжело ступая по недавно вымытому полу, то и дело повторяя: «Слава Богу, обошлось. Обошлось! Обошлось…»

Вместо послесловия

Честно говоря, я не особо люблю вести повествование от первого лица. Иными словами, не люблю писать о себе. Но иногда в моей (именно в моей, а не в чьей-то другой) жизни происходили весьма забавные истории, и не записать их – означало бы оставить только в своей памяти. А поскольку чем-нибудь необычным (а главное – весёлым!) поделиться всегда приятно, я иногда доверяю такие повествования бумаге. Порой это происходит ещё и по той причине, что записать ту или иную историю от совершенно другого имени… ну вот никак не получается! Поэтому третье лицо со вздохом на какое-то время уступает своё место первому. И глупости это, что от первого лица пишут только мемуары! Возможно, лет через двадцать-тридцать я примусь и за повествование такого рода тоже. Но пока мне этим заниматься не хочется.       А вот чем действительно хочется поделиться, так это парой историй, которые смело претендуют на звание «Улучшителей настроения». Ну, или чего-то в этом роде.

Итак, вот две совершенно анекдотические ситуации от первого лица.

История первая. «Ужовка… А это где?»

В 1988 году я окончила второй курс Горьковского Педагогического института иностранных языков им. Добролюбова. Впереди были летние каникулы. Но ещё задолго до этого, где-то в марте, в нашу студенческую среду просочилось удивительное слово «стройотряд». Оно захватывало, манило, будоражило воображение и таило в себе столько романтики, что мы, ещё не очень хорошо представляющие себе, что вообще это такое, очень хотели туда поехать.

Чуть позднее на студенческой доске объявлений появились места, где требовались рабочие руки: Якутия, Чувашия, Краснодарский край. Особняком стоял ССО «Стрела», где набирали бригады проводников, которые должны были в летнее время работать на дополнительных поездах южного направления. (Это для меня загадка до сих пор: ведь в «Стреле» ничего не строили, но на шевроне у нас, как и у всех остальных, стояла аббревиатура ССО – «Студенческий стройотряд»). Вот тогда-то мы с моей подругой Светланой решили записаться в эту самую «Стрелу».

Сказано – сделано! Мы пришли в студенческий профком, но там, посмотрев на двух худеньких второкурсниц, только с улыбкой покачали головами: мол, «вам и восемнадцать-то едва исполнилось, да и здоровье там нужно железное, ночами приходится иногда не спать (Ого! Вот это действительно было серьезным предупреждением для «видавшего виды» студента, перешедшего на третий курс!)

– Да и вообще набор на проводников уже закончен, – пожав плечами, сказал председатель профкома. И тут же совсем по-отечески добавил: «Езжайте-ка вы, девчонки, лучше в пионерский лагерь работать вожатыми – там хоть воздухом подышите! И кормят там, – добавил он, глядя на мою далеко не пухлую фигурку, – очень здорово. Сам ездил!»

Тогда я даже предположить не могла, что у скромницы-Светки окажется такой дар красноречия и умения убеждать; что ей (и это