Про Восточное крыло ему ничего не говорили.

Недели через три он робко попросил позволения читать книги — он знает и умеет слишком мало, и, может, он будет полезнее, узнав побольше? Повелитель отрезал, что он несет чушь, а умников на Островке и так хватает.

Однако велел давать ему все, что ни попросит — и даже распорядился насчет бумаги и красок, сам вспомнив, что Йири говорил о давнем своем увлечении.

Йири просил приносить ему и картины.

Теперь иногда удивлялся, что уже прошел день.

Мальчишка не только рисовал и читал, он пытался освоить различные манеры письма. Он убедился теперь, что все навыки, приобретенные в доме Отори и Алом квартале, просто ничтожны, изящные стили письма — иссэн — не давались ему. От огорчения отвлекало чтение и рисование — он не только писал собственные картины, но пытался и копировать работы мастеров, чтобы учиться у них.

Повелитель звал его часто, в худшем случае дня через два, и, похоже, относился к нему как милому ручному зверьку. Когда они оставались вдвоем, Йири исполнял то же, что и раньше, пока жил в Восточном крыле. Прежних товарищей не видел и спросить не решался — знал, что не подобает вознесенному к солнцу вспоминать низших.. Через слуг как-то сделал попытку узнать — особенно о Хиани, — ответа не добился. И он не настаивал, не хотел никого подставлять под удар.

Через полгода Юкиро посмотрел рисунки Йири и его попытки освоить стили иссэн — и был весьма удивлен, обнаружив, что мальчик далеко продвинулся. С обычной скупой улыбкой сказал: без учителей — бесполезно. Заметив, как Йири сник, коротко рассмеялся — посмотрим…

Через неделю к нему явился учитель. Довольно молодой, на удивление некрасивый, он обладал двумя качествами — редким занудством и талантом объяснять.

Жизнь стала разнообразнее. Йири был старательным учеником, ни в чем не перечил учителю, однако тот находил поводы к недовольству — это выражалось в длинных нотациях. Йири слушал внимательно, пока находил там что-то полезное для себя. Потом словно покидал тело и возвращался к тому моменту, когда красноречие наставника шло на спад. Урок продолжался.

И все же он оставался затворником. Впрочем, сейчас это его почти не тяготило. Он понимал, что взлетел так высоко, что даже о вдвое меньшем не мог и мечтать — но не умел, подобно Хиани, наслаждаться мгновением и просто принимал все, как есть, с благодарной покорностью.

Поначалу он, хоть и вел себя замкнуто, душой тянулся к любому, сказавшему доброе слово. Но понимал — показать этого нельзя, следует держаться гласных и негласных правил.

Да и добрые слова мало кто говорил.

Повелитель научил его играть в йэлл-хэ, иначе — Цветок дракона. Йири быстро разобрался с ходами и разноцветными фигурками, но игра не увлекала его. Он с готовностью подчинялся, когда Юкиро велел нести доску, но азарт был ему недоступен. «Что я выигрываю, если побеждаю?» — как-то спросил он, добавив: «Не понимаю, зачем все это. Я часто видел детей, играющих в камешки… Интереснее рисовать или читать книги, чем двигать фигурки по доске в разные стороны».

Юкиро только покачал головой. Подобная искренность до сих пор изумляла его. Мальчик редко открывал рот, но если уж говорил, рангов для него не существовало. Как это сочеталось с полной покорностью, Творец бы не разобрался. Он не глуп и не дерзок — так почему?

Зимой тут было тепло. Теплее, чем в доме господина Отори. Затянутые золотистым прозрачным шелком квадратики в оконной раме пропускали свет, но не давали войти зимнему ветру и стуже. Впрочем, для северянина зима в Эйя казалась скорее ранней весной или поздней осенью. Хозяин Дворца-Раковины даже в мороз любил держать окно в личных покоях приоткрытым — на горе слугам. Но Йири это пришлось по душе. Тем более что угли горели жарко. Юкиро любил аромат горных фиалок — ненавязчивый, чуть сладковатый. Йири он казался бледно-сиреневым, как и сами фиалки.

Однажды пошел снег — крупными хлопьями, и Йири, давно не видевший снегопада, по-детски обрадовался. Он подставлял ладони под белые хлопья, любуясь снегом на листьях, а когда замерзал, убегал в спальню погреться — и снова выскакивал во двор. Он все же перестарался — вечером почувствовал себя неважно. И весь следующий день просидел, греясь возле углей, хотя окно слуги закрыли. А ночью закутался в два одеяла.

Конечно, Благословенный узнал про неразумную выходку. Йири всегда вызывали — никогда повелитель не переступал порог Малых покоев. Вернее, так не поступал тот, кто занимал престол ныне. Однако на сей раз решил поступил иначе.

Уже звезды взошли, начали описывать плавный круг.

— Мой господин?!

— Не вскакивай. Отогревайся. — Он сел у окна. Занавес был поднят. Лунный свет причудливо играл на решетке. — Мне что-то не спится.

— Да, господин. Что мне сделать?

— Ничего не надо. Расскажи что-нибудь… конечно, если не хочешь спать.

— Нет… — он перевел дыхание, приподнялся на локте, не решаясь нарушить волю Благословенного — и не решаясь остаться на месте. — Мне… отвечать на вопросы или что-нибудь рассказать самому?

Юкиро задумался. Сказал:

— Можешь и сам спросить. Да, ты чего-нибудь хочешь?

— Я не знаю, мой господин… — появление Благословенного ночью, да еще и такие вопросы — это было уж слишком для Йири.

— Ты, как дитя, радовался снегу. Ты счастлив?

— Может быть, вы скажете мне, что такое счастье? Тогда я смогу ответить, — искренность прозвучала в голосе. Юкиро усмехнулся:

— Многие отдали бы всю свою жизнь за счастье пробыть здесь хоть час.

— Тогда мой ответ — «да», мой господин.

— И это всё?

— А разве… есть что-то еще? — тихо спросил Йири, уже сидя в позе храмовой статуэтки.

Повелитель вновь усмехнулся.

— Ты был недоволен своей жизнью здесь, выпросил себе учителя. Ты ведь неплохо рисуешь? Когда ты держишь кисть, тебе хорошо?

— Может быть… Да, господин.

— Не хочешь ли поучиться и этому? Придворные художники хвалят твои работы. Конечно, они льстецы, но ведь и я кое-что понимаю. У тебя хорошее чувство цвета… и другие достоинства.

— Тогда… если вы позволите…

— Отдать тебя в Весеннему Ливню? Что ж, думаю, он не будет против.

— Его мнение… имеет значение?

— Я могу приказать. Но он не сделает из тебя ничего стоящего, если ты не способен.

— Стоящего? Только вам решать, стою ли я чего-то, мой господин, — голос прозвучал ровно, с безупречными интонациями.

…Вновь отвечать так, как надо. Накатила усталость; после радости, снега — из той, прежней жизни. Хотелось разбить тишину внутри и снаружи. Пусть при этом разобьется и ваза… оболочка, если она еще для чего-то годится, плохо склеенная. Но Юкиро улыбнулся.