24 июля.

В апреле, на весеннем, но ещё по-зимнему снежном, традиционном празднике Севера за городом, в Мурмашах, соревновались лыжники, узкоглазые аборигены-лопари катали детей на нартах, запряжённых оленями. С широких оленьих губ свисала замёрзшая слюна, бежевый меховой зад мельтешил перед глазами, из-под копыт в лицо летели комья снега. Сани болтало, олени хрипели, каюры размахивали длинными палками и что-то гортанно выкрикивали на своём языке. Было скорее страшно, чем интересно.

После полудня, вереница «ЗИСов» и «эмок», перед которыми выхвалялся статью «бьюик» командующего Северным флотом, везли семьи местных партийных божков и флотских начальников к нам, в огромную квартиру, где казённые повара изощрялись в приготовлении блюд, хотя карточки отменили совсем недавно, в 1947 году. Почётное место на столе занимал привезенный мамой из Москвы поросёнок, с зажаренным в смертельной гримасе пятачком и свекольной розой за ухом. Лоснились от жира толстые пластины сёмги, которую папа сам ловил в реке Коле или на Харловских водопадах и сам солил на льду. Свежую икру жарили. Паной, Тюва, Териберка – на выходе в Баренцево море кишели красной рыбой, которую теперь даже местные жители не могут добыть без того, чтобы не заплатить мзду чиновникам, количество слуг народа превысило стада лососёвых. Сёмгу россиянам теперь везут из Норвегии, у неё вспоротое брюхо без икры, приоткрытый в удушливом зевке рот и тусклые глаза.

Экономная в будни, мама обожала праздничный размах и потчевала гостей от души. Весёлая компания ела и пила до изнеможения, одни валялись на жёстких желтоватых шкурах белого медведя, другие танцевали. Отец, крепко приняв на грудь, уходил в кабинет и, причудливо переплетая негнущиеся пальцы, барабанил по клавишам пианино – не зная нот, мог подобрать по слуху двумя руками любую популярную песенку. Удовлетворив тягу к искусству, одетый, ложился спать на диван. В семь утра он уже был на ногах, а в полдевятого на работе.

Летом мшистое Заполярье щедро покрывается брусникой, морошкой, подберёзовиками, хотя сами берёзки в тундре растут только карликовые, кривые и низкие, похожие на кусты, тучи мелких комаров отравляют жизнь. Летом отец силой загонял маму с детьми в крымский санаторий «Массандра» неподалеку от сталинской дачи в Сосновке, на которой, кстати, вождь был всего один раз. Ещё ездили под Ленинград, где бледные северные дети лечились хвойным воздухом и бултыхались на мелководье холодного Финского залива.

Отъезды на курорт сопровождались скандалами. Мама сопротивлялась до последнего. Не обольщаясь показной супружеской верностью, она не хотела надолго оставлять мужа одного. Кроме того, выросшая в пыльном одесском местечке, населённом типично городскими жителями, мелкими мастеровыми и торговцами, не понимающими природы, мама до конца дней самым лучшим пейзажем считала улицу с домами и магазинами. Любую растительность люто ненавидела, и утром, на даче, выглянув в окно, стонала:

– Опять зелёная трава…

Срезанных цветов, тем более купленных, не признавала: зачем тратить деньги на то, что нельзя ни съесть, ни надеть и придётся выбросить через три дня? Горшки с геранью на окнах у нас тоже не стояли, ведь за ними надо ухаживать: поливать, удобрять, пересаживать, а какой прок? Если случайно появлялся дарёный кустик, то очень скоро по неведомой причине увядал. Получив в Москве собственную квартиру, я пыталась озеленить подоконник и балкон, но напрасно – растения засыхали, словно от меня исходили какие-то зловредные излучения. Наверное, это свойство передалось мне по наследству от мамы, и я злилась, что хоть чем-то на неё похожа.

На курортах со мной постоянно приключались курьёзы. Директор дома отдыха в Сестрорецке, толстенький, невысокий лысоватый мужичок лет сорока постоянно подкарауливал меня в коридорах, в саду, на процедурах, старался незаметно прижать, обнять, поцеловать, а когда возил нас с мамой в город на автомобиле, клал мою ладонь на рычаг переключения скоростей и накрывал своей, горячей и потной. Я дёргалась, пряталась, уворачивалась, смутно понимая, что совершается что-то неправильное. Мама, сидевшая сзади, ничего не замечала, она понятия не имела о педофилах. «Лолита» ещё не была написана, а в авторском переводе на русский появилась, когда я уже была второй раз замужем.

В школе ребята мало обращали на меня внимание, но взрослые, особенно пожилые мужчины, всегда отличали, щипали за щёчки, трогали за плечи, чмокали в ушко. Какие чувства у них вызывала скромница с косичками? Ведь не все же они были извращенцами. Но один истинный любитель нимфеток, бравый генерал лет пятидесяти, запомнился надолго.

Мама где-то подружилась с женой трижды героя лётчика Кожедуба, и они решили провести лето вместе в подмосковном военном санатории «Архангельское». Я тогда встречала четырнадцатое лето, и генерал, с которым мы сидели за одним столом, казался мне очень старым, хотя дамам ужасно нравился: гвардейская выправка, стрижка бобриком, ухоженные усы с тонкими концами – такие носили царские кавалергарды. Маму сосед тоже очаровал, она кокетливо улыбалась ему, сверкая золотыми коронками, а он смотрел на меня взглядом удава.

Все дни мама проводила или у подруги, или за чтением романов из санаторной библиотеки, а генерал, скрипя по гравию начищенными до блеска высокими сапогами, гулял со мной по роскошному парку, объясняя значение расставленных по аллеям многочисленных мраморных скульптур, катал на лодке в пруду, показывал заповедный театр крепостных, картинную галерею Юсуповых. Я вздрагивала, когда, выйдя поутру из спального корпуса неожиданно встречала знакомую фигуру в дальнем конце огромной санаторной территории, хотя минуту назад и сама не знала, куда направлюсь. Так было не раз и не два, а постоянно, что ставило меня в тупик. Возможно, генерал обладал каким-то особым нюхом, интуицией или постоянно меня выслеживал. Он мимолётно трогал мои руки, голые детские колени, прощаясь у двери номера, касался усами щёчки, и меня долго преследовал неистребимый запах тёмно-зелёного одеколона «Тройной», который фирма Брокар изготовила в начале XX века в пику конкурентам, выпускавшим «Двойной». Мода на «Тройной» ушла лишь с Брежневым, обожавшим эту гадость.

Я сгорала от неловкости, боясь обидеть генерала неясными подозрениями. Рассказать, что ко мне пристаёт с ухаживаниями старый уважаемый человек – кто ж поверит? Мне и самой происходящее казалось бредом. Я барахталась в призрачных сетях домыслов, убегала в парк, прячась за густыми елями, но усач внезапно выскакивал рядом, как чёрт из табакерки.

Наконец, к моему облегчению, мама собралась уезжать, и генерал начал нервничать. Пытался продлить знакомство, пригласив в гости своего сына и его приятеля. Но лощёные столичные юноши девочкой с косичками не заинтересовались, да и мне не понравились. Я с нетерпением ждала конца курортного сезона,