комнат квартиры того же дома, а для занятий в нашем распоряжении был большой зал какого-то не функционировавшего учреждения.

Вооружение состояло из винтовок с достаточным количеством патронов и нескольких пулеметов. Артиллерии в дружине Кирпичева не было совершенно.

Ознакомившись с личным составом отдела, я увидел, что в нем числится много офицеров значительно старше меня. Во-первых, был адмирал, которого я просил заниматься хозяйственной частью. Были почтенные командиры пехотных полков: Лалевич[75], георгиевский кавалер, и Колесов[76]. Последнего я просил быть помощником моим по строевой части. Адъютантом у меня остался адъютант генерала Иванова, поручик Лебедев, а через некоторое время пришлось создать должность начальника штаба, вернее, начальника канцелярии, и на должность эту я назначил Каспийского полка подполковника Сергея Семеновича Рябинина[77], сразу же обратившего на себя мое внимание как своей внешней выправкой, так и безукоризненным отношением к делу.

Сергей Семенович женат был на француженке, находившейся также в Киеве, и этой исключительной женщине я хочу посвятить несколько строк. Парижанка, она в момент объявления войны в 1914 году оказалась в России, проработала всю войну на фронте сестрой милосердия и тогда же вышла замуж. Сопутствуя мужу во всех испытаниях Гражданской войны, она в 1921 году вернулась на родину. В 1927 году овдовела и с тех пор всецело посвятила себя помощи русским эмигрантам. Деятельный член Русского Красного Креста, она регулярно посещала русских в госпиталях, хлопотала за них в различных учреждениях и никому не отказывала в посильной помощи. Вынужденная служить, она часть своего скромного заработка неизменно тратила на помощь нуждающимся русским и делала это скромно и без всякой огласки. С трогательным вниманием относилась она ко всему, что касалось России, и, войдя к ней, никак нельзя было предположить, что живет здесь француженка. Везде царские портреты, фотографии военных, погоны, значки и виды России. Скончалась она в 1960 году и похоронена с мужем на кладбище в Банье.

Через несколько дней после принятия мною первого отдела положение в Киеве стало угрожающим. Петлюровцы подошли к городу почти вплотную, и я получил приказ, оставив на Подоле лишь нужное число офицеров для окарауливания помещения, выступить с отделом. Противник подходил с запада от Фастова, главным образом вдоль железной дороги. Командовал войсками, состоявшими из галичан и называвшихся «сечевыми стрельцами» австрийцев, полковник Генерального штаба Коновалец[78], и говорили, что в роли начальника штаба состоял при нем Отмарштейн – лубенский гусар.

Добровольческие дружины занимали фронт перед Киевом полукругом, оба фланга которого упирались в Днепр. На крайнем левом фланге расположен был пятый отдел полковника Гревса, мне отводился центральный участок у железной дороги в районе поста Волынского. Моим соседом справа был Петя Воейков[79], стрелок Императорской фамилии, паж годом старше меня по выпуску. Командовал он отрядом, не входившим в состав дружины Кирпичева. Еще правее располагалась дружина князя Святополк-Мирского[80]. Моим непосредственным соседом слева был полковник Крейтон.

Своих регулярных войск у гетмана не было. Последнее время, наспех, с разрешения немцев, сформированы были какие-то части, называвшиеся «сердюками», но полагаться на них было совершенно невозможно. Эти-то сердюки и занимали участок, на котором мне надлежало их сменить. Но, говоря о боевых действиях того времени, нужно иметь в виду, что они не имели ничего общего с настоящей войной. «Фронта», в общепринятом смысле этого слова, не было. Была Гражданская война, где противник мог находиться за каждым углом и где подчас его нельзя было ожидать.

Выступили мы с Подола вечером в четверг 8 ноября. Путь предстоял длинный. Шли мы пешком. Ночь была ясная и морозная. Адмирала просил я выслать нам наутро походную кухню и впредь заботиться о нашем снабжении. Нужно признать, что с задачей этой он справился блестяще и мы никогда ни в чем не нуждались. В полночь прибыли мы в указанную нам деревню, Большую Братскую, где находился штаб сердюков, которых мне надлежало сменить. Штаб помещался в избе, с тылом связывал его полевой телефон и имелась схема расположения. Сведения о противнике отсутствовали совершенно. Никакого соприкосновения с ним не было, разведка не производилась, да и как было ее производить. В общем, это было сторожевое охранение, могущее в случае наступления противника своевременно уведомить тыл, но совершенно не способное оказать маломальское сопротивление. Резервов в распоряжении Кирпичева не было.

Участок, который мне надлежало занять, совершенно не соответствовал моим силам. У меня была в лучшем случае рота полного состава, деревни же было две, так как кроме Б. Братской, в которой находился штаб и к которой примыкала железная дорога, правее и севернее была еще одна, отделенная от нас лугом шириною около полуверсты. Так что у меня было значительно больше двух верст. Северная деревня называлась Борщаговка. В ней, по словам смененного мною командира сердюков, находились его части, никем не тревожимые, и для занятия этой деревни я назначил 33 офицера, поручив командование полковнику Лалевичу. Лалевич ушел, я же принял от сердюков штаб, проверил телефонную связь с тылом. Смена на ближайших участках прошла безболезненно.

Стало светать, донесений от Лалевича не поступало, и это начинало меня беспокоить, как вдруг в сенях занятой штабом избы я услышал взволнованные голоса, и вслед за этим мне доложили, что от Лалевича прибыл офицер и что там произошло несчастье. Офицер доложил следующее.

Полковник Лалевич со своим отрядом подошел к Борщаговке в темноте, двигаясь без всяких мер охранения, что было понятно, так как он шел сменять свои части. При входе в деревню его окружили вооруженные люди, которых поначалу приняли за сердюков. Они не проявляли враждебности, уверяя, что «свои», и предлагая офицерам бросить оружие во избежание недоразумений и лишнего кровопролития. Лалевич будто бы на это пошел, что показалось мне странным и малоправдоподобным, но когда оружие было сдано, то выяснилось, что это петлюровцы, которые заперли офицеров в сарай с тем, чтобы их потом расстрелять. Докладывавший мне офицер, фамилию которого я забыл, был, по его словам, единственный, которому, пользуясь темнотой, удалось убежать.

Проверить рассказ было невозможно. Ясно было лишь, что Борщаговка занята противником, который в любой момент может беспрепятственно двинуться оттуда в Киев, так как «фронт» наш вытянут был в ниточку и никаких резервов не было. Куда девались занимавшие Борщаговку сердюки, было неясно.

Вызвав по телефону Кирпичева и сообщив ему эти тревожные сведения, я сказал, что немедленно с наличными силами постараюсь вновь занять Борщаговку, пока же надо считаться с тем, что сплошного фронта нет и путь к Киеву открыт. Затем отправился на северную