Но, как говорится — выбрал сам свою судьбу. Он уехал, мы остались — разошлись как в море корабли.

А у вас и второй муж был Геннадий…

У меня мужья и тот — Геннадий, и тот — Геннадий. Первый Геннадий и этот Геннадий.

А уж третий, тот был Георгий…

Я всегда говорю: «Третьего я нашла под забором».

Они привозили палатку ставили возле забора и торговали яйцами, колбасой, сосиськами и всем на свете. А он был на этой машине водителем.

А я как раз получила квартиру и заказала на Власихе уголок. И подруга моя заказала там. Я говорю: «Люд, а кто ж повезёт?»

Она говорит: «Да Михалыча попроси. Он мужик деловой, он тебе чего хочешь сделает». (Ну, это потом я узнала, что он был её… хорошим знакомым.)

Я ему говорю: «Михалыч, вот так и так… Будешь мимо ехать — завези?»

Он: «Ну ладно, давай…»

Я ему дала накладные, дала ключи от квартиры (там ещё никто не жил). Вечером после работы прихожу — уголок дома.

Потом надо было под телевизор тумбочку — привёз. Я дома была: уже чего-то мы там делали, ремонт какой-то…

Он зашёл: «Привет-привет, как дела? Я вот тумбочку привёз».

«Хорошо, спасибо».

Ушёл…

…Да! а ключ от квартиры он мне не отдал.

И находил причины заехать, зайти, поговорить… Ну, и так потихоньку начали отношения развиваться…

А жили они в спортзале в «Полянах», все эти гастарбайтеры. Простынями отгораживались друг от друга, и всё. На матах спали.

И двадцать седьмого декабря он жену отправляет домой в Молдавию. У них было так: они на два месяца приезжают, работают и домой уезжают.

Потом жена звонит ему, он говорит: «Пока сейчас работы нету».

Потом снова: «Да пока нету…»

Ну, душа женская чувствует же — и в мае месяце она взяла билет и приехала.

Он её встретил, объяснил ситуацию и сказал: «Езжай домой, отдыхай там, а я домой не приеду».

Но деньги он отправлял все своей семье. Принёс — в тумбочку положил — отправил. Так эти денежки, как говорится, и шли…

А я была, скажем так, довольна тем, что просто был рядом мужчина.

Но… Женщины — г’лупые. Знаете, как: есть хитрые, есть умные, а есть — г’лупые… (смеётся) Ну ведь правду же говорю!

Вот тоже — вроде был человек нормальный: мог привезти-сделать, всё…

Но любил выпивать. Сначала по обстоятельствам: то день рожденья, то у кого-то там дачу сделали собралися, ещё…

Потом дальше — больше. Что называется, «пропил горло». Пил холодное пиво, пил холодную воду, пил холодную водку — у него село горло. Начал шипеть. Я его возила сюда в больницу. Как-то первое время вроде немножко прорезался голос, а потом так и осип.

И всё время поддамши, поддамши…

Это длилось в течение семи лет.

Я не хочу сказать, что он плохой человек, понимаете? Но если ты сегодня пьян, завтра пьян… А я живу — я живу для чего? Сын у меня женился, своя семья. Мне у себя дома хочется тепла. Добра. Взаимопонимания. А он пришёл — лёг на подушечку пьяненький, и вот так качается. И телевизор работает. Я зашла с работы — разговаривать не с кем. Человек каждый божий день вот в таком состоянии. Зачем мне нужен такой мужчина? За-чем?

Я ему говорю: «Скажи, пожалуйста, за-чем ты мне здесь живёшь? У тебя есть своя семья, жена, дети. Я тебя не держу: собирай, как говорится, манаточки и езжай туда к детям».

Он говорит: «Я домой не поеду».

После этого у нас отношения стали хуже налаживаться.

Я его выгоняла из дома.

Уехал в Голицыно, там у них база, живут таджики. И он с таджиками три или четыре дня жил. И там так: посадочка — он пошёл, провалился и чуть не утоп. Таджики вытащили, таджикам спасибо.

Он у меня тонул. Он у меня замерзал. Он у меня помирал!

На двадцать третье февраля на работе напились так, что… Он доехал автобусом до остановки, вышел — но в каком состоянии, я не знаю, — и где он падал и как, я не знаю. Его принесли без сознания: у него были разбиты мозг’и. Видать, навзничь падал: разбиты мозг’и. Один молодой человек знал, что он здесь живёт, мужикам сказал, они помогли донести. Гололёд такой был… И морозы — двадцать три градуса, просто!.. Я обмыла его, спиртом оттёрла: все случаи знаю, что при каких делать…

Ругаюсь. Говорю, что нельзя так себя вести, всё на свете…

Я с ним знаете уже как? Месяц не разговариваю, два. Но домашние обстоятельства бывают так, что приходится… ну я же тоже не камень: начнёшь разговаривать просто так…

Сегодня начала разговаривать — завтра он снова — пьян!

Пьяный шёл с Пионерской пешком до Успенского. А в то время уже ни автобусы, ничего не ходило.

У сына моего была восьмёрка, они с другом ехали где-то в десять — в одиннадцать вечера, возвращались обратно. Ехали-ехали — притормозили: ну, может быть, заподозрили что-то… Его друг говорит: «Слав, там вроде кто-то возле столба шевелится. Не твой Михалыч?»

Они сдали назад, — там ещё милиция на посту стояла, их оштрафовали за то, что назад сдавать нельзя…

То есть, столб был недалеко от милицейского поста — но Михалыча милиция не замечала?

А зачем он им? Ковыряется… да хоть подохнет — им пофигу же мороз.

Они подъехали, а он уже… ручки-ножки вот так… Они его быстро в машину. Привезли домой — я его снова выходила, отпоила, оттёрла спиртом, согрела… Это было в одиннадцать вечера. А в полпервого бросилась: документы! А там у него все документы молдавские, и все российские, по которым он имел право работать, и ключи, и свидетельство, и паспорта, всё! Я сыну звоню, говорю: «Сынок! Время полпервого, — говорю, — документов никаких нету. Вы где его взяли?»

Он мне говорит: «Под столбом».

Я говорю: «Езжайте туда, ищите».

Поехали. Расковыряли — все документы лежат…

И так это накапливалось, накапливалось…

У меня приехала племянница, и она вела журнальчик такой, конспектик. За три месяца он был трезв одиннадцать дней. Остальное время он не был трезв.

Я вам уже говорю — выгоняла…

Ну а ему-то чего? Соберётся — уходит. Ключи взял от гаража — стал ночевать в гараже.

В октябре в одиннадцать часов вечера сын мне звонит и говорит: «Мам, быстрей беги к гаражу. Ско-рей. Михалыч помирает».

Я говорю: «Ты что!» Прибегаю — а он от водки обпился, и уже ручки-ножки вытянуты были. Мы его под руки домой волоком притащили, давай отхаживать…