Это было ничтожное состояние, которое я чувствовал, когда шел добровольцем в армию. Неожиданно обучение явилось огромным освобождением от ответственности. Мне говорили, как стать офицером, как маршировать, спать и т. д. Никакого выбора, никакого обсуждения.

Как в дни обучения в высшей школе, я вернулся к образу жизни, когда у меня одновременно было несколько жизней. Мое пребывание в гимназии Момзена закончилось. Эта школа была для меня кошмаром. В начальной школе я считал само собой разумеющимся, что я был лучшим в классе. Мне нравился мой учитель, и школа была детской игрой. Фактически, я умел читать и знал таблицу умножения до того, как пошел в школу. Я замечаю, как я быстро возвращаюсь от киносъемки к армии, к высшей школе, к начальной школе, к дошкольным дням.

Хочу ли я начать с самого начала?

Фактически мы ошибаемся, когда говорим, что смотрим в будущее. Будущее есть пустота, и мы воздвигаем барьеры, так сказать, безрассудно повернувшись к нему спиной. Мы говорим, что лучшее осталось в прошлом. Сейчас я смотрю в далекое прошлое. Большая часть его в тумане, некоторые отвлеченности, по-видимому, точны. Они хранятся, как сказали бы генетики, в шкафу для документов моей памяти. Некоторые являются без тени сомнения, точными репликами. Отец, мать, две старшие сестры, родственники с материнской стороны, некоторые неизвестные родственники отца. Дом, в который мы переехали, когда мне было около четырех лет, и где прожили около двенадцати лет.

Когда я посетил Берлин впервые после Второй мировой войны, я увидел с изумлением, ставшим символическим, что весь квартал разрушен до основания, кроме одного единственного дома.

Мои ранние воспоминания являются моей концепцией.

"Ну, это великолепно. Я знаю, что ты иногда хорошо фантазируешь, но это столь безумно, что ты не можешь позволить себе это здесь".

Я сказал, мои воспоминания. По-видимому, я не могу сказать, что нечто случилось именно так. Мне не дано освободиться от интерпретаций, но если ты хочешь принять их как симптом моей болезни, то пожалуйста. ЛСД я принимал многократно, псилоцибин же — дюжину раз или около того. Для меня псилоцибин является, главным образом, лекарством воспроизведения и интеграции. Первые три сессии начались со слияния двух противоположных энергий. Их интенсивность уменьшалась и после третьей сессии они исчезли. Одна сила была интенсивно окрашенной и воспринималась, как овладевшая мной. В очень медленном ритме (волны длительностью около минуты) эта сила проникала в сопротивляющееся и ту-маноподобное "я".

"Как ты создавал концепцию без этого? Разве ты не ощущал себя спермой и яйцом?".

Это точно. Ты можешь назвать это Инь и Янь, или мужской и женской субстанцией, как понимал это Уингер. Он говорил, и я верю, что он прав, что каждый из нас имеет мужскую и женскую субстанцию, и что чистый мужской мужчина и чистая женская женщина встречаются редко. Мои собственные наблюдения подтверждают это. При многих неврозах, как и при многих психозах, я наблюдал яркий конфликт между мужской и женской субстанцией, в случае одаренности я видел интеграцию этих противоположностей. В неврозе происходит расщепление на правое и левое, в гениальности усиливается амбидекстация.

"И в этом случае они находятся в балансе?".

Я думаю, совершенный баланс имел место в Леонардо да Винчи. Микельанджело имел больше мужественности, а Райнер Мария Рильке — больше женственности.

"Как ты к этому пришел?".

Это долго увлекало меня в то время, когда меня стали называть одаренным. В другой раз это увлекало меня в течение трех месяцев, но я не интересовался конкретно тем или иным путем.

Однако я очень верю в интеграцию. Я уже достаточно объединил несколько своих противоположных сил, но еще больше требуют объединения. Сейчас мне кажется, что гештальттерапия — не аналитический, а интегративный подход. Это будет еще яснее, когда мы будем готовы обсуждать терапии.

"Ты помнишь свое рождение?".

Нет, я провел ряд пациентов через опыт рождения. В моем видеофильме ты можешь увидеть очевидца каждого случая. Мы работали со сновидением и пронзительным криком, который был ясным индикатором неполного рождения. Одним из интереснейших фактов было развитие крика от звука новорожденного к гневу голодного ребенка. Интересно, что тревога отсутствовала полностью. Фильм будет частью многомодульной книги "Очевидец терапии".

Воспроизведение рождения ограничено одной сессией с применением двуокиси углерода, когда я очнулся в положении и с движениями новорожденного. И я еще зевнул, как гиппопотам или ребенок более раннего возраста. Мне говорили, что меня извлекли хирургическими щипцами, что меня не вскармливали соответствующим образом грудью из-за инфекции на сосках моей матери, что позднее у меня был почти фатальный исход, проявляющийся рвотой и поносом. Я никогда не вспоминал ничего об этом.

"Вроде бы ты говорил, что у тебя было счастливое детство?".

Безусловно, до поступления в гимназию. Мне нравилась школа и катание на коньках. Я был близок с моей сестрой Гретой. Она была девчонкой-сорванцом, отчаянная, с упрямыми волнистыми волосами. Человек, за которого она вышла замуж, по имени Сэм Гутфреунд не имел положения, чинил, продавал и играл на скрипке. Он играл не так уж плохо, поскольку Пятигорский заходил в его магазин играть квартеты. Мне он не нравился. Он обладал способностью преподносить пошлости, как жемчужины мудрости. Они, как и многие другие евреи, не покинули Германию, пока эсэсовцы не ворвались в магазин и не разгромили большую часть инструментов.

Между тем убежища для евреев-беженцев были уже редки, но им посчастливилось добраться до Шанхая, где они страдали от зноя и какой-то войны, оттуда — в Израиль, где они страдали от нехватки пищи, пока я, наконец, не помог им вернуться в Штаты, где они страдали из-за языковых трудностей.

Он умер несколько лет назад, но Грета приспособилась. Она очень нервная, болтливая и надоедливая. Тем не менее мы любим друг друга, и она очень гордится тем, что ее брат — "паршивая овца" — стал знаменитым. "Если бы только мама могла это видеть". Она всегда присылает мне самые дорогие и изысканные европейские конфеты.

Мама, действительно, была бы очень горда. Она имела на меня виды, но не как все "еврейские мамаши". Но потом отец промотал все ее деньги, и мы радовались, когда нам хватало еды. Она была хорошей поварихой, но никогда не готовила нам еду. Ее отец был портным и полагая, что ее основа, ее интерес — в искусстве, особенно у нас в театре, был крайне поражен. Она сберегла немного денег, так что у нас было постоянное место в Королевском театре и крыло в Императорской Опере и Театре. Еще она