Вторая Дума занималась вещами по преимуществу незначительными. Действительно, одним из многих процессов, развернувшихся в Думе второго созыва, стало открытое столкновение между сторонниками двух «революционных» концепций: выдвинутой премьер-министром Столыпиным идеи «революции сверху», по размаху напоминавшей петровские реформы, и идеи преобразований, как их видели такие депутаты, как Булгаков. По версии Столыпина, покорная Дума, построенная по модели совещательного Земского собора Ивана IV, должна была выразить одобрение обширной программы, предусматривавшей земельную реформу, установление свободы вероисповедания, гражданского равенства, страхования работников, реформу подоходного налогообложения, реформу образования, реформу земства и т. д. Дума же, вопреки ожиданиям, продемонстрировала, что воспринимает себя как высшее воплощение освободительного движения снизу, чьи не менее радикальные планы перемен основывались на упразднении самодержавия. На ряд чрезвычайно конкретных предложений министров, касающихся административной и иных мелких реформ, Дума отвечала возмущением военно-полевыми судами, введенными позорной статьей 87, и требованием ввести меры по борьбе с голодом в деревне.

Апокалиптическая аура, которой была окружена Вторая Дума, обусловила разочарование в результатах ее реальной деятельности. От нее ожидали, что она будет функционировать как храм, но надежды на это не оправдались. Булгаков сетовал, что с трибуны почти не слышно голоса церкви[248], Дума явила собой закономерный исторический итог, результат церковного застоя. Многие депутаты считали, что Дума провалилась не из-за «реакционного» переворота, совершенного Столыпиным в июне 1907 года, который заблокировал попытки осуществления «либерально-конституционной» реформы, но из-за того, что ее задачи прямо противоречили самодержавному строю.

Реформы, которые произошли в церковной жизни на протяжении этого периода, также рассматривались как неполноценные. В 1906 году Предсоборное присутствие подготовило шесть томов тщательно изученных и организованных подготовительных материалов, которые впоследствии были использованы при фактическом созыве собора в 1917–1918 годах. Были поставлены и обсуждены все насущные вопросы современности, такие как реформа епархиального управления, отношения церкви с государством, вопросы брака и развода, светское и духовное образование[249]. Однако для Булгакова и его единомышленников из числа интеллигентов этого было недостаточно. Казалось, что все, кроме небольшой горстки интеллектуалов, рассматривали церковный собор как средство осуществления институциональных или административных, но не социальных реформ. Собственно церковные реформы регулировали отношения церкви с государством, не затрагивая основ существующего порядка, не изменяя границ, в пределах которых на жизнь людей оказывалось светское и духовное влияние; мирянам не разрешалось участвовать в дискуссиях, предшествовавших созыву Собора, самодержавие сохранялось, а административные реформы и реформы, коснувшиеся таких сфер, как брак и образование, оказались весьма ограниченными.

Освободительное движение и последующий радикальный настрой Первой и Второй Думы были порождены не только недовольством и политической активностью общества: меняющиеся философские мировоззрения депутатов во многом наложили отпечаток на их особый характер, на тот оттенок максимализма, в который были окрашены программы даже считавшихся «умеренными» и «сознательными» кадетов. Предложения, касающиеся политических перемен, формулировались на языке религиозного реформирования общества; поддержка «умеренными» партиями экспроприации помещичьих земель свидетельствовала о прошлых радикальных взглядах депутатов. Институциональные изменения, последовавшие за народными выступлениями 1905 года, – призывы к созыву Думы и Церковного собора – оказались вписанными в более широкое стремление к религиозной реформе, полному изменению общественного устройства и упразднению самодержавия с последующим освобождением православия из-под власти государства.

Роспуск Второй Думы в июне 1907 года ознаменовал конец эпохи. Объединивший интеллигенцию и представителей духовенства мощный порыв, направленный на проведение социальных и религиозных реформ, оказался безрезультатным. Это историческое поражение обернулось сильным разочарованием, но для тех, кто вступил на новый путь, возврата к прошлому не было. Следующее десятилетие стало свидетелем того, как могучий политический порыв начала века нашел выражение в других сферах – литературе, философии, религии, искусстве. В 1904–1907 годах программа преобразования общества приобрела внешнюю форму классической либеральной мечты о парламентаризме, отделении церкви от государства и упразднении самодержавия. Однако «глубинная структура» социального конфликта предполагала борьбу мировоззрений, которая с неизбежностью вела к столкновению «общества» и государства. В 1907 году государство, обладая монополией на рычаги власти, одержало победу, вынудив интеллигенцию перегруппироваться и перенаправить свои силы.

«Миги»

Смерть Ивашечки

Doch als du gingst, da brach in diese Biihne

ein Streifen Wirklichkeit durch jenen Spalt

durch den du hingingst: Grim wirklicher Grime,

wirklicher Sonnenschein, wirklicher Wald.

Rainer Maria Rilke. Todes-Erfahrung (1907)

Но ты ушла, и к нам одновременно

проник луч подлинности в ту же щель,

в которой ты исчезла с нашей сцены:

луч яви, нам неведомый досель.

Райнер Мария Рильке. Познание смерти (1907)

Пер. К. П. Богатырева[250].

Возвращение Булгакова в лоно церкви, получившее искру в «мигах» на Кавказе и в Дрездене и оформившееся в процессе политической борьбы, заняло все последующее десятилетие. Оно проходило характерной для него манере, медленно, и требовало глубоких размышлений и творческого настроя, поскольку вбирало в себя нити его многообразной интеллектуальной, духовной и политической деятельности. В конце концов все это разнообразие идей и проектов слилось в современное христианское мировидение, что и стало важнейшим вкладом Булгакова в историю идей.

Столыпинская «революция сверху» вызвала у Булгакова глубокое личное разочарование. Роспуск Второй Думы был воспринят им как нечто большее, нежели просто политическое поражение, став для него сигналом о тщетности политики в целом; он не находил себе места в том мире политики, который сложился после 1907 года и в котором, как ему казалось, разворачивался откровенный конфликт между «реакционным черносотенством» и «интеллигентской психологией левых партий»[251]. Он голосовал на выборах в Думу в Орловской губернии, но отказался выдвинуть свою кандидатуру. Впоследствии он вспоминал об этом периоде с тихой грустью, если не со смирением. В 1913 году, сообщая Венгерову о своем разочаровании в политике, он отмечал: «Полагаю, что Россию спасут не новые партии, но новые люди, к. должны прийти на смену переходной эпохе. Вообще далек от оптимизма и склонен к глубокой тревоге о судьбе России. <…> Но верю в великое призвание и великую будущность России»[252].

Чувство утраты и растерянности пронизывает все стороны жизни Булгакова, и это в полной мере относится к его интеллектуальному развитию. Христианский социализм формировался на пике напряженности борьбы за политическое освобождение и связанных с ней сильных переживаний; вне этого контекста те же самые элементы, которые годом ранее вызывали столь бурные эмоции, – апелляция к сущностной религиозности русского народа, повышенный интерес к теме воскресения Христа, апокалиптический выбор между Христом и Антихристом – теперь не находили отклика. Статьи и доклады, написанные