– До сих пор я старался. Брал пример с Пенелопы, забывал обо всех неприятностях, веселился вместе со всеми. Но я дошел до предела. Я не подхожу для работы ребенком напрокат.

Катагири произнес только одну фразу и больше не обращал на меня внимания:

– Перестанешь работать ребенком напрокат, еще тяжелее придется.

Я завел тот же разговор с мамой. Она терпеливо объясняла мне, что всем когда-нибудь надоедает работа, – но это меня не убедило. Потому что я помнил о таком исключении, как Пенелопа. Неужели ей нравится эта лживая мыльная опеpa? А если нравится, то дура она. Мама продолжила:

– Ты считаешь детей напрокат обманщиками. Стань свободней. Совсем не нужно переделывать себя. Будь таким, как ты есть. Попробуй быть естественным на все сто процентов. Ты слишком напрягаешься. Пенелопа лучше тебя умеет играть. Она может играть с кем угодно. А ты? Если не научишься хорошо играть, то не сможешь работать ребенком напрокат. Играй в свое удовольствие.

…Я то ли понял, то ли нет. Чтобы как следует понять мамины слова, мне нужно было умереть и воскреснуть.

Умереть десять раз

Когда кто-то из детей напрокат заболевал, мы ходили навещать его. Но если болезнь была заразная, больного изолировали. Когда худышка Стефан заболел скарлатиной и его ото всех изолировали, дом погрузился в зловещий покой. Мы обменивались слухами: «Стефан умирает», «Говорят, у него язык стал красный, как клубника», «Завтра экзорсист придет». Все эти слухи, как обычно, первым сообщал Пати. Все тогда остро почувствовали, что не стоит болеть тяжелой болезнью.

Но неделю спустя я слег с пневмонией. Мне было тогда тринадцать. Я и сейчас хорошо это помню. С тех пор я стал считать сны частью реальности, а реальность – частью сна. В жару, лежа в изоляторе, я видел, как тает стена между сном и явью, и смерть во сне максимально приближается к смерти наяву. Смерть безжалостно подплывала к жизни. Каждая из смертей была реальна.

Тени от абажура лампы на белом потолке представлялись шевелящимися пресмыкающимися. С улицы доносились звуки сирен «скорой помощи» и громыхание грузовиков, и казалось, они были адресованы лично мне. Мое сознание хотело погрузиться в «скорую помощь» или на грузовик и отправиться куда-нибудь далеко, по ту сторону границы. Страх превращался в озноб и сковывал мое тело.

Я потерял Пенелопу в зарослях травяных

Среди камышей, моей головы выше.

Заросли развожу, ищу Пенелопу.

А кто-то, шагами шурша по камышам,

Меня ищет.

Слышится звон,

Как будто металл о металл.

Звук постепенно становится ближе.

Вдруг ноги теряют опору —

Ловушка.

Мне не за что ухватиться.

Падаю вниз.

Так быстро, что трудно дышать.

Падаю-падаю вниз.

Всё еще падаю.

Тьма.

Кромешная тьма, темней не бывает.

Липкая, влажная тьма.

Задыхаюсь.

Я развожу тьму руками, двигаюсь вперед.

Верю, что двигаюсь.

Ногами перебираю.

Тьма постепенно становится гуще.

Как будто бреду по грязи.

Трудно ступать.

Руки, плечи и бедра

Продираются через липкую стену.

Я спотыкаюсь и падаю.

Пытаюсь подняться,

Но в темноте

Я перестаю понимать,

Где право и лево, где верх и где низ,

Куда двигаться дальше.

Тьма тяжелеет,

Становится гуще,

Пытаясь меня раздавить.

Задыхаюсь.

Я нахожусь там.

Но и уверенность в этом съедена тьмой.

Речка сверкает алмазами света.

Я по пояс в воде.

Пытаюсь поймать световые алмазы.

С верховья реки слышится голос низкий.

Что говорит он?

Имя мое произносит?

Я обернулся – голос пропал.

Опять начинаю ловить алмазы в воде.

Проходит время, и голос вновь окликает меня

Но теперь это высокий голос ребенка.

И вновь то же самое:

Я обернулся – и голос пропал.

Солнце, наверное, скрылось в тучах.

Свет стал слабее, как будто устал.

Больше не видно сверканья алмазов.

Теперь – голос женский:

Мэтью, Мэтью.

Этот голос – радость моя.

Пенелопа.

Я оглянулся

И пытаюсь окликнуть ее.

На меня внезапно бесшумно надвигаются волны

Убежать не успею…

Поднимаюсь по лестнице,

Ведущей к площадке трамплина.

Кто-то подбил меня

Спрыгнуть с трамплина вниз.

С каждой ступенькой наверх

Мой страх становится больше.

Я добираюсь до самой последней ступеньки,

И мой страх превращается в

(истинно истинно истинно истинно истинно истинно вниз)

Вот и пора мне прыгать.

Я стою на краю трамплина

И, вытянув кончик носа, заглядываю вниз.

Неужели бассейн такой маленький?

Лучше не прыгать, а то покалечусь.

Трясусь и пячусь назад.

Ноги касаются мягкого —

Трамплин тает словно мороженое,

Вверх тормашками падаю вниз.

Как все обернулось.

Лучше бы прыгнул.

Вот и стена из бетона – перед глазами.

Довольно. Пора просыпаться, думаю я во сне

Я уже умер целых четыре раза.

Если я не проснусь, моему телу – конец.

На раз-два-три я открываю глаза.

На потолке – огромная тень человека.

Заносит кривую саблю

Надо мной.

Я убит!

Закрываю глаза.

Дюны под небом в тучах.

Нет никого.

И меня тоже нет.

Сильный ветер

Поднимает в танце песчинки.

Ой, в песке что-то есть.

Тряпка? Нет, это рубашка.

Рубашка белого цвета,

С итальянским воротником.

У второй пуговицы – пятно от кетчупа.

Виднеется лицо сквозь песок.

Это был Мэтью?

Площадь Сокаро в Мехико.

Развеваются флаги Мексики.

Идет демонстрация.

К речам на испанском

Добавляется хор. «Ла бамба».

Поют вразнобой, в голосе – паника.

Возносят к небу глаза, полные слез.

Кто-то умер.

Это траурный митинг.