— Как ты — своего центуриона Фалько?

Люсинда весело рассмеялась.

— Я давно уже успела взнуздать его! И крепко держу в руках поводья.

— Стало быть, любовь приходит потом?

— В натуре мужчин — защищать нас, слабых женщин. А потом ты научишь его, как правильно обращаться с тобой. А уж когда он научится… — на губах матроны мелькнула лукавая усмешка, — тогда вы вдвоем станете сильнее и крепче железа. И ничто в мире не сможет вас разлучить.

Сначала состоялась очень простая свадебная церемония. Секст, добродушный, вечно улыбающийся ветеран Адрианова вала, прекрасно справился со своей задачей — он начал с того, что призвал на жениха и невесту благословение богини весны, чтобы счастье молодой четы било до небес, словно фонтан. Прекрасно помня о том, что многие из собравшихся исповедуют другую веру, Секст дипломатично обратился за помощью заодно и ко всем известным им богам — христианскому, старым римским богам, а потом еще и кельтским, чтобы и они тоже благословили этот союз.

Все время, пока длилась церемония, Марк простоял не шелохнувшись, будто боялся совершить какой-нибудь досадный промах. Валерия также сохраняла подобающую случаю серьезность, однако не упускала случая украдкой кинуть взгляд на мужа. Когда он, произнося традиционную клятву верности, взял ее правую руку в свою, его крепкое пожатие больше смахивало на жест, скрепляющий торговую сделку, чем на любовную ласку, и Валерия слегка расстроилась. Но потом, надевая ей на безымянный палец кольцо — тот самый, где, по заверению врачей, расположен нерв, ведущий прямо к сердцу, — он взял ее левую руку в свою, и в глазах его вспыхнула нежность. Массивное обручальное кольцо было украшено выпуклой печатью с изображением богини Фортуны — возможно, для того, чтобы успокоить ее страхи перед свадьбой. Потом он поднял закрывавшую ее лицо вуаль, и Валерия подарила ему трепетную улыбку. И на этом все закончилось — поскольку, как и следовало, жених не сделал ни единой попытки обнять или поцеловать невесту. Это могло подождать до конца пира, Валерию отвели на ложе возле пиршественного стола, где — единственный раз, на собственной свадьбе — ей будет позволено возлежать во время пира, как это делали мужчины.

— А теперь ешьте, пейте, и пусть радость, наполняющая ваши сердца, перейдет к жениху и невесте! — объявил Секст.

Гости с воодушевлением последовали его совету.

Лютни и трубы услаждали слух гостей, их развлекали играми, разными шарадами, стихами о любви. Потом в зале появилась деревенская девушка, сплясавшая меж столов огненную джигу. Танец был настолько зажигательным, плясунья, вскинув руки, точно ласточка — крылья, кружилась и порхала с такой грацией и темпераментом, что в зале воцарилась тишина, прерываемая лишь гулким рокотом барабанов. Мелодия была простой и даже примитивной, но сама песня дышала такой чарующей пленительностью, что у Валерии вдруг перехватило дыхание. Она чувствовала, как кровь ее, начиная закипать, все быстрее струится по жилам. Это было как эхо первобытного, дикого мира, чудом докатившегося к ним изнутри… того самого мира, от которого их отделял Адрианов вал. Валерия чувствовала свое превосходство над ним, да и как иначе — ведь теперь она стала первой дамой крепости, некоронованной королевой его. И все же… как чудесно, верно, чувствовать себя такой же свободной, как эта дикая кельтская девушка, танцевать, пить вино, ловить на себе восхищенные взгляды мужчин…

«Без уважения нет любви, — говорил отец. — А уважения достоин лишь тот, кто выполняет свой долг».

Рабы скользили между гостями, двигаясь неслышно, как призраки, — заново наполняли тарелки и чаши, воровато и поспешно совали в рот объедки и украдкой перемигивались между собой, насмехаясь над шумными и все более пьяневшими гостями. Валерия обратила внимание на одного из них — высокий, мускулистый, он заметно выделялся из их толпы своей неуклюжестью и затравленным, мрачным взглядом, который бывает только у тех, кто совсем недавно стал рабом. Поражение в какой битве, гадала она, привело его сюда? А может, где-то там, за Адриановым валом, у него тоже осталась жена…

Раненый Клодий, развалившись на соседнем ложе, также с интересом разглядывал неловкого раба, но в глазах его сверкал недобрый огонек. И пока остальные гости шумно обменивались пьяными шутками, молодой трибун почти все время молчал, что было совсем не похоже на него. Всю короткую церемонию, в результате которой все права на Валерию получил другой мужчина, на губах его играла натянутая улыбка, а теперь он следил за высоким рабом только лишь для того, чтобы не смотреть на юную красавицу невесту. А Валерия возлежала на своем свадебном ложе, точно спелое золотое яблоко, матовая кожа ее казалась гладкой, как бархат, темные глаза сверкали, словно звезды, струившиеся по спине волосы казались мягче азиатских шелков, и смотреть на нее было для Клодия мучительнее всякой пытки. О боги, какое несчастье! Стать женой этого деревянного чурбана, у которого при одной только мысли о том, чтобы иметь под своим началом его, Клодия, всякий раз словно зубы сводит, этого надменного префекта, который пыжится от гордости, получив этот пост, вдобавок распуская хвост, точно павлин, и это когда ему привалило неслыханное счастье получить в жены эту несравненную женщину…

Клодий сидел довольно далеко от Гальбы, ничуть не сомневаясь, что суровый трибун с удовольствием переложит вину за засаду, в которую они угодили, на его, Клодия, плечи. «Но почему?» — возмущался он. В конце концов, разве это он отдал приказ Гальбе мчаться куда-то на край света за лошадьми?! Какая несправедливость судьбы, что именно ему выпало несчастье угодить в устроенную кельтами засаду, и теперь его же еще выставили дураком! Слушок о том, как он предстал перед своим новым командиром, безоружный, без коня, весь облепленный грязью с головы до ног, уже облетел крепость с быстротой лесного пожара. Последствия не заставили себя ждать — уже на следующий день доверенная ему турма[16]явилась на перекличку в полном составе, но при этом у всех солдат красовалась на горле намалеванная ярко-красной краской полоса, и все они, прыская в кулак, ухмылялись как идиоты.

Никогда ему еще не доводилось испытывать подобное унижение.

Долгим же покажется ему этот проклятый год!

Те немногие девушки-римлянки, что присутствовали на свадебном пиру, при ближайшем рассмотрении оказались простоватыми и скучными провинциалками, постоянно хихикающими в кулак и утомительными до зубовного скрежета. А эти кельтские шлюхи казались слишком грубыми и независимыми, к тому же все они стояли неизмеримо ниже его по положению. Не говоря уже о том, что ни одна из них красотой даже близко не могла соперничать с Валерией. И что хуже всего, порез на шее, оставленный мечом мерзавца варвара, никак не хотел заживать и все время болел, в результате Клодию приходилось обматывать шею шарфом, а это постоянно напоминало о его позоре.

Все, что ему оставалось, — это пить, и Клодий с угрюмым видом предавался этому занятию. Он опрокидывал в горло чашу за чашей, вливая в себя вино так, словно изнемогал от жажды, и очень скоро все вокруг него словно подернулось дымкой. Все, кроме него, веселились от души, и на фоне всеобщего веселья его собственное мрачное настроение особенно бросалось в глаза. Даже рабы, казалось, забыли о своей горькой участи и сияли улыбками — кроме уже замеченного им верзилы, продолжавшего то и дело ронять на пол то одно, то другое.