Снова заколотили пулеметы фашистов, в стену недалеко от Васюкова ударил заряд «фаустпатрона». Взрыв разворотил третий этаж северной стороны мельницы, повалил старшину, заполнил внутренности здания дымом и пылью. Откуда-то появилась мучная взвесь в воздухе, белесым облаком смешиваясь с черной тучей дыма.

– Старшина, ты живой?

– Так точно… Малость зацепило да и только… Щас, командир… секунду… Я щас…

– Да я в ажуре… Я сам… – лейтенант пошлепал себя по грязным потным щекам с кровавыми разводами, приводя в чувство, затем поплелся к бреши в стене, встал на больное колено, сморщился, но прицелился в бронемашину, стоявшую поодаль. С нее тарахтел станковый пулемет, прошивая мельницу в разных местах. Рядом со стрелком высунулся офицер – вроде в каске, а петлицы в воротнике блеснули эсэсовскими значками.

– Мой будешь, тварь! – шепнул Неупокоев, застыв на мгновение, но вдруг офицер дернулся от невидимой силы и вывалился через задние открытые дверцы бронемашины на землю. – О как! Вроде выстрел был.

Тут же пулеметчика «станкача» свалила другая пуля. Лейтенант обернулся, поглядел на сидящего Васюкова, бинтующего руку.

– Кто стрелял, старшина?

– Чего?

– Если не ты и не я, то кто завалил тех двух фрицев? Кто стрелял?

Разведчики недоуменно переглянулись, потом оба воодушевленно вскочили и затопали по деревянным лестницам на восточную сторону. За стенами они уловили звук еще двух выстрелов.

– Винтовка… Мля буду, «мосинка» бьет! – обрадовался Васюков, хлопая командира по плечу. – Никак Селезень упражняется?! Вот чертяка! Давай, Серега, давай, братишка-а…

– Я приказал им уходить… и уводить пленных… Почему…

– … Командир, смотри, немцы шуганулись, в ту сторону развернулись. Поможем Серому?

Они разошлись по позициям, выставили оружие и начали с двух стволов прореживать кусты холма, по которому темные фигуры короткими перебежками стекались в сторону востока. Немцы залегли, потеряв трех солдат, вжались в холодную землю и порядком напугались.

– Меняемся.

– Да.

Васюков побежал на второй этаж, Неупокоев зашоркал к другой стороне башни. Вновь фашисты открыли ураганный огонь по мельнице.

Селезень, сняв с одной обоймы офицера, пулеметчика и особо ретивого фрица с «МП-43», метнулся вбок и назад, сделав ход шахматным конем, перезарядил винтовку и еще отбежал десяток метров в глубь кустарника. Засел возле мертвого часового, пять минут назад им же заколотого, чтобы образовать брешь в охранении места боя. Повел стволом, выискивая очередные цели. Выстрелил, еще, перегруппировался и в три погибели перебежал еще. Снова два выстрела, разворот, пулю в фару мотоцикла, осветившего кусты. И снова смена позиции. Позже в ход пошли пара гранат и трофейный «МП-43», взятый у мертвого часового, хотя на спине болтался и «МП-38/40». Оружие лишним не бывает – в разведке, да и в окопной войне это знает каждый опытный боец. Больше патронов – дольше живешь!

Снайпер пригнулся от рвущих ветки и листья пуль, опять побежал назад, потом вбок. Присел на колено, вскинул «МП-43», необычную модификацию «машиненпистолет», разработанную немецкими инженерами для штурмовых отрядов СС и СД.

– Давай, «эмпэшка», молоти своих же хозяев! – шепнул сам себе Селезень, машинально улыбаясь. – И мне приятно, и тебе зачет.

Когда огонь немцев усилился, а их порядочное количество оттекло от мельницы, снайпер убрался восвояси, углубившись в чащу леса. Защитникам мельницы это дало определенную передышку и веру в живучесть товарищей.

– Работаем дальше, старшина! – крикнул лейтенант и стукнул ребром ладони себя по колену, вызывая очередной приступ боли и возврата бодрости. Жестко, но действенно.

Гауптшарфюрер, прибывший на место боя с русскими диверсантами вторым, почтив погибшего товарища, вернул каску на голову, приподнялся от трупа офицера с размозженной головой и зло прошипел сквозь зубы:

– Проклятье! Клюге? Вы, как следующий по званию после убитого командира вашей роты, назначаетесь старшим. Хватайте отделение солдат, делайте факелы и спалите эту чертову мельницу дотла. Мы больше не будем церемониться с проклятыми парашютистами. Пусть горят в аду! Выполнять.

– Слушаюсь, герр офицер!

– Пусть сгорят, чертовы герои! – прошептал офицер и нырнул за борт бронемашины, укрываясь от очередной порции свинца со стороны мельницы.

Окрестности Шталлупенена, Восточная Пруссия, 12 июня 1943 г.

Селезень оторвался от винтовки, еле сдерживая себя, чтобы не зареветь громко, утер слезы с лица и век, мешающие разглядывать в окуляр прицела горящую мельницу, и снова прильнул к оптике. Там, метрах в трехстах от него, пылало огромным пионерским костром здание, в котором защищались и укрывались боевые товарищи. Они не сдались, не погибли от пуль врага, а сгорали, стоически перенося боль и страдания. И рядовой Селезень ничего не мог поделать, не мог помочь им, понимая, что против многократно превосходящих сил противника он в одиночку ничего не сделает. Только погибнет сам и оставит Лизу с этими двумя ценными пленными офицерами, бросит ее на произвол, откуда девчонке не выбраться одной и не выполнить задачу, ради которой их группу сюда направила Родина.

– Простите, братцы! Мы никогда не забудем ваш подвиг, – прошептал снайпер, снова промокнул глаза и, замерев, выстрелил.

Один из солдат, шедший в оцеплении в сторону опушки, взмахнул руками, выронил оружие и упал в траву. Тотчас редкий строй фашистов открыл беспорядочную стрельбу, выкашивая кустарник на меже между лугом и лесом. Селезень отполз назад и, пригнувшись, побежал на восток, в глубь чащи.

Мельница и правда вздымала ввысь яркое пламя пожара.

Лейтенант, задыхаясь в дыму, сначала шепотом, потом громче и громче начинал петь знаменитую песню погибающих матросов «Варяга». Он постреливал из немецкого автомата в отдельные фигуры, маячившие по кустам, почти уже не менял позиций и… умирал. Крови Неупокоев потерял много, вдобавок очередное ранение ноги поначалу вернуло его в сознание, но затем опять жизнь стала покидать его. Он шастал по третьему этажу, похожему на решето от пуль и взрывов, периодически напоминал врагу о себе редкими выстрелами и уже ни о чем не мечтал. Лейтенант знал, что победа будет за Красной Армией, она освободит свою территорию и выкинет фашистов далеко-далеко. Что литерный этот не дойдет до фронта, его завалят здесь, в этих прусских землях. Непременно завалят!

Снизу раздался надрывный рев старшины – стон боли и ужаса. Васюков с пробитой ногой, двумя ранами плеча и головы, объятый огнем, встал в дверном проеме, разбитом ранее бронемашиной, и стрелял из ППШ, веером посылая пули. Он вторил песне лейтенанта и горланил из последних сил: