— Добрый день, родичи, прислал меня атаман сегодня у вас заночевать — у него места нет. Завтра затемно мне уезжать. Батя, может, вам конь в хозяйстве еще один нужен, могу одного своего на месяц оставить — не нужен пока. Пользуйте на здоровье.

— Не нужен нам конь, — коротко отрезал отец, как обычно, не глядя на меня.

— Ну, значит, без дела у вас месяц постоит. Атаман велел третьего коня вам до ярмарки оставить. Мне с ним возиться времени не будет.

— У нас сена для него не напасено, — угрюмо заметил отец.

Напрасно он это сказал. Это мелочное жлобство окончательно испортило и без того поганое настроение.

— Ты, батя, был, когда меня в казаки принимали. Ты же не глухой — слышал, что атаман говорил. А если запамятовал, то я тебе напомню. От тягла вас освободили, но должны вы мне коня, оружие и припас в поход справлять. Я же у тебя ничего не просил. Все своими руками и кровью добыл. За наконечники монетами с тобой расплатился — ты же взял, не поморщился. И теперь ты, как баба базарная, за подводу сена со мной торгуешься?

— Как ты смеешь так с моим отцом разговаривать, ты… ты… — Брат явно хотел добавить какое-то ругательство, но с трудом еще сдерживал себя.

Обрадовавшись новому объекту, на который можно было излить родственные чувства, не стал медлить, и сразу окатил его массой предложений по содержательному времяпрепровождению:

— Тарас, не лезь, куда не просят. Иди домой, женка заждалась. Не стой без дела, все железо мнешь да железо, а жена молодая дома сохнет.

— Да я тебя сейчас…

Тарас не успел договорить, какую страшную кару он мне придумал, как вмешался отец:

— Помолчи, Тарас, то тебя не касается. Оставляй коня, Богдан, присмотрим. Вон у Тараса еще кусок поля недооранный, так что пригодится твой конь. Два коня в орало впрячь — всяк сподручней будет. Да и работы сейчас в кузне нет.

Удивленный такой горячей поддержкой и чувствуя себя несколько неловко после горячего обмена мнениями, решил дать задний ход. В конце концов, эти люди совершенно не виноваты в том, что творится в моей душе:

— Ладно, не серчайте, родичи, что ору. Иван сказал, это я головой помутился оттого, что крови много пролил. Сказал, вино надо пить. Атаман вон бочонок вина подарил. Идемте в хату, вина выпьем. А не поможет — пойду завтра в лес искать тот пень, который уже раз мне помог. Может, если о него головой постучу, то и второй раз в голове просветлеет.

Мать, которая до этого с веселой иронией не вмешивалась в ход событий и наблюдала, как ее мужики нежно беседуют друг с другом, открыла дверь и первая зашла в хату, подавая нам пример. Тарас, отнекавшись, ушел к себе домой, а мы втроем уселись за стол.

— Может, после вечери вино пить будем? — пыталась остановить затевающуюся пьянку мать, но меня уже трудно было сбить с курса.

— По кружке выпьем тай вечерю ждать будем — мне еще до вечера нужно Андрея найти: проезжал мимо их хаты — никого не видел.

— В лесу они, дрова заготавливают, уж пора назад им вертаться, — заметил отец.

Что-то ускользнуло от моего внимания, какая-то мелочь занозой в голове намекала на свою неправильность, но никак не давалась ухватиться за нее. То, что батя пытался избежать конфликта между сыновьями, это было понятно. Но его непривычная словоохотливость, то, что он прежде ненужного коня сразу к делу пристроил, — непохоже это было на него. Что-то в нашем разговоре с Тарасом его напрягло, а что именно — до меня никак не доходило. Мы и поматерить друг друга толком не успели, рукоприкладством даже и не пахло. Мы и прежде с ним цапались — батя даже ухом не вел.

Если ловишь ускользающее воспоминание, то лучше не напрягаться, а просто расслабиться и думать о чем-то другом. Мозг в фоновом режиме сам прошерстит базу данных и выдаст на поверхность полученный результат. Налив во вместительный деревянный ковшик с пол-литра вина, протянул отцу:

— Помяни, батя, безвременно усопшего славного воина Владимира Васильевича.

Не стоило этого говорить, но, задумавшись, перестал контролировать сознание, и язык сам проговорил то, что вертелось в голове в последнее время.

— А кто это? Степан вроде других называл — два казака, говорил, из хуторских, тех, что Непыйвода привел, погибли.

— Не, он не наш казак, сам не знаю кто он, князь, наверное. Я как головой в пень въехал, так мне святой Илья явился и говорит: «Упокоился, говорит, сегодня славный воин Владимир Васильевич. Теперь твоя судьба, Богдан, его место занять, крест его нести. Воином быть христианским, землю эту и веру от врагов защищать. Завтра девятый день будет — давайте помянем его, пусть земля ему будет пухом». — Эти убогие попытки отбрехаться рассмешили бы и наивного ребенка, не стоило это связывать с собой и со злополучным пеньком, все это было очень глупо, но язык сам выдавал на поверхность какую-то чушь, пока я пытался взять себя в руки и навести порядок в голове.

— Пусть земля ему будет пухом, — эхом отозвался отец и приник к ковшику.

Вот что значит авторитет святого: никаких вопросов, все поддерживают.

Люди не меняются. И в наше время ходит куча шарлатанов и именем Иисуса втирают в головы всякую чушь. И людей, которые это слушают, меньше не становится, несмотря на поголовную грамотность.

Отец выпил вино, одобрительно крякнул и подал мне пустой ковшик, как главному наливайлу. Дело было привычное, и, налив вина, подал ковшик матери.

— Пусть земля ему будет пухом, — грустно шепнула мать.

Отпив вина, она отчужденно и требовательно взглянула на меня и спросила:

— Тяжело тебе?

Что-то поменялось в ней: взгляд стал отстраненным, глубоким и твердым. Мне был знаком этот взгляд. Так всегда смотрит хороший боец перед боем — наполовину внутрь себя, наполовину на соперника. Взгляд был опасным. Женщина может не понимать умом, что случилось, но инстинктивно чувствует опасность и бросается защищать своих детей.

— А кому легко, мать? Вот когда дурачком был, тогда легко было. Только неправильно это. Мне легко, а всем вокруг тяжело. Пусть лучше мне тяжело будет, может, кому-то легче станет.

— А какой он был, князь Владимир Васильевич? — Моя витиеватая, пафосная речь не произвела должного впечатления, мать, как волчица, взявшая след, чувствовала: причина ее подсознательных страхов где-то тут.

— Откуда мне-то знать, каким он был? Святой Илья ничего о нем не сказывал — обещал, что обучит биться меня, как он бился…

Вдруг пришло чувство, что это не ложь. Что действительно уже трудно разобрать, что в моем характере осталось от прежней жизни, а что нового появилось здесь, под влиянием Богдана, окружения, того, что со мной случилось. Что каждый час новой жизни меняет меня, делает другим просто потому, что мне, прежнему, здесь не выжить. И хотя сознательно летальный исход моих приключений меня не особо беспокоит, подсознательно человек все-таки пытается этот неизбежный момент отодвинуть подальше.