Тусклые фонари горели у подножия надгробия Эпилла, которое Грациллоний сделал своим алтарем. Молитвы и указания были опущены, просто потому, что люди слышали, как приближалась настоящая буря, а впереди нее неслись градины.

Грациллоний направился к быку. Он вытащил меч.

— Митра, Бог — ветер отрывал его слова. Томмалтах делал вcе, что, по его словам, было в его силах. Быстрый, как кошка, он ухватился за огромные рога и скрутил их. Бык ревел. Он опустился на колени. Земля гремела. Томмалтах отскочил и схватил свое копье, готовый пронзить им животное.

Бык перевернулся на бок. Грациллоний левой рукой схватился за кольцо в ноздре и потянул на себя, вонзая меч. И огромная голова с ревом и яростью поддалась. Грациллоний выпрямился, прямо перед правым плечом. Удар был слабым. По нему лилась кровь.

Он очнулся до того, как животное в предсмертной борьбе поймало его на рога. Стоял и тяжело дыша смотрел. Следовало произнести еще несколько молитв, но не раньше, чем бык будет лежать недвижимо; раньше это показалось бы неподобающим, как злорадство.

Возле Заброшенного Замка разбился свет, вспышка со множеством щупалец, словно кого-то искала. Гром потопил звук труб, а потом перерос в рыдания, бульканье, и под конец, в тишину. Град выбелил землю. Бешенным потоком хлынул дождь.

Грациллоний освятил жертву. Кровь он собрал в сосуд, выпил, поделился с Верикой в честь остальных. Жидкость была клейкая, горячая и соленая. Он нарезал куски мяса, которые отнесли жарить. Осталось куда больше, чем могло поглотить это маленькое собрание. Скелет должен быть расчленен и сожжен перед уходом. Позже могут вернуться Вороны и избавиться от сожженных дотла костей.

Если только шторм не потушит огонь. За Грациллонием устало плелись те, кто проводил вместе с ним службу. Оставшиеся следить за огнем старались, чтобы тот был высоким. От бело-жаркой сердцевины в разные стороны рыскали языки пламени. Дождь бил, поднимал пар, прогонял со свистом. Священное мясо можно было приготовить лишь частично. Наконец промокшие Отец, Вестник Солнца, Перс и Львы смогли лечь, и их обслуживали упорно работавшие Солдаты и Вороны, уныло жующие и глотающие куски мяса в честь Митры.

И все же, и все же, они это сделали! Когда закончили, Грациллоний поднялся и дал благословение. Неожиданно он вскинул голову и неудержимо рассмеялся прямо небо, где за ним наблюдали боги Иса.

IV

— Он отказывается обратиться к Совету, чтобы решить этот вопрос, — рассказывала Виндилис. — Он утверждает, что это вызовет ненужные разногласия, хотя — он так говорит — никакого осквернения не произошло. Он говорит, что если мы обязаны привлечь внимание к жертвоприношению, то можем сделать это в равноденствие.

— А мы станем? — застенчиво спросила Иннилис. Проведя на Сене последние три дня из-за шторма и неспокойного моря, которое потом медленно улеглось, она вернулась в Ис лишь сегодня утром. Виндилис держалась в курсе всего и пришла в розовый домик как только смогла. Она хотела быть единственной, кто приносит новости. Даже если это сильно огорчит ее возлюбленную.

— Ха! — высокая женщина рыскала по залу заседаний так, словно его синяя с золотом отделка, фрески с растениями, хрупкие предметы красоты были для нее клеткой. Осунувшееся лицо повернулось к окну, наполненному полуденным светом. — С тех пор прошел месяц? Тогда он прекрасно знает, что спустя столько времени все тщетно. Какое бы негодование ни испытывали сейчас большинство суффетов, оно остынет и обратится в пепел. Уже мои осведомители говорят мне, что простой народ за Граллона. Большинство, которое смеет обсуждать его подвиги в тавернах, магазинах или на улицах, — считают, что он должно быть прав. Или он для них не чудесный король, в правление которого всегда улыбается судьба?

Усевшись на тахте, Иннилис смотрела вниз на пальцы, сцепившиеся на коленке.

— Это может быть правдой? — прошептала она. — Почему боги, наши боги так ревнивы к тому, что он приносит жертву другим?

— Кровавая жертва на вершине утеса Лера, под небом Тараниса? Нет, дорогая, ты не слишком-то склонна к осуждению.

— Что… думают сестры? Виндилис вздохнула.

— Бодилис, Тамбилис, Гвилвилис в ее слабоумном состоянии, естественно, они его оправдывают. Малдунилис как всегда пассивна, немного напугана и надеется, что все обойдется. Фенналис мы об этом не говорим. Ланарвилис была в шоке не меньше меня, но потом решила, что политическая необходимость требует сглаживания скандалов. Она старается усмирять Сорена Картаги.

— Сорена?

— О, он был просто в бешенстве. Он воспринимает это как вероломство против себя самого, после того как занял сторону Граллона в Совете, когда разбирался вопрос о нападении на франков. Ланарвилис поручилась смягчить его настолько, чтобы он по крайней мере продолжил работать вместе с Граллоном в общественных делах, как и прежде. Граллон и того не заслуживает. Я почти надеюсь на то, что эти двое в конце концов будут делить постель, о чем страстно мечтали столько лет.

Иннилис задыхалась.

Виндилис окоченело улыбнулась.

— Не бойся. Они никогда этого не сделают. И так совершено слишком много святотатства. Он проникнет в нее — Граллон — как во всех нас. Если мы ему не откажем. Я так поступила. — Визг смеха. — Он был вежлив. Тотчас все понял. — Виндилис встала перед сидящей женщиной и вперилась в нее взглядом. — Ведь ты, — пробормотала она, — могла бы его так наказать.

— О, нет, я лишь маленький мешок с костями.

— Прелестными костями, под изысканной плотью, — выдохнула Виндилис.

Иннилис бледнела, краснела, бледнела. Глаза ее бегали взад-вперед.

— Я ему нравлюсь. Он мягкий, и иногда…

— Нет, умоляю, не заставляй меня причинять ему вред… А что с Форсквилис?

— Она боится, у нее были видения — не сказала о чем, но сказала — раз Лер с Таранисом задержали рассвет, чтобы не дать свершиться подвигу, значит Митра одержал над ними победу. Со своей стороны, что бы ни приключилось с ее королем, она будет за него. И потом пошла, дерзко, надменно, ко дворцу, и никто их до утра не видел.

Иннилис содрогнулась.

— А она могла … сказать правду? — прошептала королева.

— Возможно. Возможно. Таранис и Лер — но Белисама назначает свое время. Она долго ждать не станет.

Видя ужас на лице подруги, Виндилис села, рукой обняла Иннилис за талию, притянула поближе.

— Будь смелой, милая, — низким голосом сказала она. — Та, Которой мы служим, конечно, не станет наказывать нас за его прегрешения. Мы должны держаться вместе, мы, сестры, делить утешение, силу, любовь.

Свободной рукой она ласкала маленькие груди, затем потянулась вверх, чтобы распустить узел шелковой веревки, скреплявшей рубашку Иннилис на шее. Губы трепетали у щек, направляясь ко рту.

— Нет, пожалуйста, — попросила Иннилис, — не сейчас. Я слишком напугана. Я не могу.