В предновогодний день, 30 августа, воеводские палаты заполнили гости, Апраксин праздновал вступление в должность воеводы двинского. Дьяк Озеров расстарался. Потряс купцов городских, иноземных гостей пошерстил — и обеденный стол удался на славу. Не отстал и архиерей, прислал разных пряностей, рыбу, пиво.

Едва Петр произнес здравницу в честь нового воеводы, как под окнами ухнули пушки.

— Ай да молодец Федор, — крикнул Петр и подмигнул Апраксину. — Ежели так архангелогородцы чествуют воеводу в первый день, значит, почуяли в тебе хозяина.

Упомянул и летописец это застолье. «Велики государь хлеб кушал у воеводы Федора Матвеевича. Стрельба была из пушек. От государя архиерею много подачи было».

Архиерей перед уходом напомнил новому воеводе:

— Не позабудь взавтрево на литургию. Новыя лета славить будем.

1 сентября Афанасий совершал в соборе «действо Нового лета», правил литургию с песнопением. Воевода стоял на самом почетном месте, рядом с государевым, но оно пустовало. Петр в соборе так и не появился. На площади в унисон с колокольным перезвоном гремели залпы. «…Стрельба была из пушек и из полков из мелкого оружия по три выстрела и с яхты государевы и с немецких кораблей…» Выйдя из собора, Апраксин забеспокоился:

— Государь где-то припозднился?

Всесведущий дьяк Андрей Озеров, озираясь, вполголоса с ухмылкой доложил:

— Здравствует он, намедни с князь Борисом к смазливой женке, вдовице Володимеровой наладились.

Апраксин подошел к архиерею и уже по-свойски попросил:

— Не обессудь, владыко, поезжай к государю, присмотри, мне-то не с руки с незнакомыми бабами якшаться.

Афанасий понимающе улыбнулся, разыскал Петра, да и застрял у него. «Великий государь преосвященного архиепископа милостивым своим словом любительне жаловал и из своих государских рук жаловал преосвященного архиепископа водкою. Сего 1 числа день был благополучный и воздух прозрачный».

Воевода, воспользовавшись передышкой, поспешил на новую верфь. Близился день закладки яхты, надо было все успеть.

Еще на мостках через Кузнечиху у Апраксина отлегло на душе: мимо одна за другой тянулись подводы с бревнами и досками, на берегу копошились плотники, настилали помост для будущего судна. Заискивающе улыбаясь, подбежал и низко поклонился старший приказчик. Вразвалку, не торопясь, усталой походкой подошел Яким Воронин, слегка поклонился. Апраксин вопросительно посмотрел на него.

— Все успеется, Федор Матвеев. Помост уложим дни через два. Федосейка и Кикин нынче с управителем киль подбирают в магазейне.

— Ну, ну, гляди, первый блин штоб не комом.

Откуда-то появился запыхавшийся подьячий, низко кланяясь, проговорил:

— Государь великий вам повелел к нему поспешать на остров.

«Неймется Петру Лексеичу, — вздохнул про себя Апраксин, — не иначе затею какую надумал».

В дворцовой светелке на Моисеевом острове было шумно. Оба князя, Лефорт и Бутурлин, сильно подвыпившие, о чем-то спорили.

Царь встретил без обиняков:

— Садись, негоже прежде времени от нашей компании отчаливать. — Позевывая, сказал: — Нынче я передохну, вечор пойдешь со мной в австерию, поглядим купцов ихних, тебе сие в масть.

Царя принимали в таверне с почестью, как принято. Когда он появился в дверях, хозяин-иноземец, низко кланяясь, приветливо пригласил в зал. Завсегдатаи встали, приглашая каждый к своему столу. Некоторые, переглядываясь, шептали друг другу: «Спутник царя Петра новый воевода Апраксин».

Петр обычно не отказывался, но любил менять собеседников и всегда сам заказывал угощение. Знал прижимистость иноземцев, и не только в этом. Почти всегда, как только царь заводил разговор о прибылях за русские товары, купцы краснели, поднимали брови, улыбались и молча дымили трубками. В этот вечер повезло. Рядом с Петром сидел молодой торговец из Голландии.

— Ян Ферколье, — учтиво поклонился он, — негоциант из Роттердама.

Петр, как обычно, заказал ренского, завязалась беседа. Купец оказался разговорчивым и откровенным.

— Я не впервые в ваших краях. — Его добродушные голубые глаза располагали к ним. — Мне нравится здесь делать торговый оборот.

— Што так? — Переглянувшись с Апраксиным, Петр наполнил кружки.

— Мы берем весьма добрый процент за свои хлопоты. В других землях Европы такого барыша не получишь.

— Слава Богу, что ты доволен. — Хитровато прищурившись, Петр толкнул локтем Апраксина: мотай, мол, на ус. — А наши-то людишки внакладе или нет?

Ян закашлялся, раскуривая трубку, отогнал дым.

— Скажу откровенно, государь, ваши купцы много теряют.

Петр почему-то заерзал, сердито глянул на Федора, нахмурился, а купец продолжал:

— Мы их держим в руках, потому что на своих судах товары возим. Что положим за товар, по той цене и покупаем.

Ферколье откровенничал все больше, но Петр даже повеселел, так ему нравилась открытость собеседника. Он опять наполнил кружки:

— Твое здоровье, Ян Ферколье, ты честный негоциант.

Осушив стакан, Ферколье признался:

— Будь у ваших купцов свои корабли да привози они сами свой товар к нам, весь барыш бы им доставался.

«Давно сие прознал и порешил о торговлишке нашенской», — подумал Петр и дружески хлопнул Яна по плечу:

— Спасибо, уважил, а я, грешным делом, подумал, среди вашего брата одни плуты пробавляются.

Расставаясь, спросил:

— Как кличут твое судно?

— «Оут Адлер».

— Что сие значит по-нашему?

— «Старый орел»…

Выйдя из таверны, Петр задумчиво проговорил:

— Видать, Андрей всю подноготную здешнюю по чести знал. Ты, Федя, тож старайся лицом в грязь не ударить. А Яну Ферколье завтра же отпиши от меня грамоту: на треть пошлину ему с торговли уменьшить, да одари товарами. — И пояснил: — Пущай иноземцы ведают, что мы честных-то купцов жалуем.

Ночевать Петр повез Апраксина к себе, на Моисеев остров. Видимо, его взбудоражил разговор с голландским купцом. Перед сном они еще долго сидели, обсуждая услышанное.

— По делу-то иноземец наши мысли читает, — высказался Апраксин.

— И то прав ты, — размышлял Петр. — Задумку таю, построить в Голландии фрегат какой да послать с товарами в Европу.

Дни стояли безветренные, погожие, близилось бабье лето. В солнечный полдень иноземные купцы покидали Гостиный двор, прохаживались вдоль пристани, выходили на берег протекавшей неподалеку Кузнечихи. На другом берегу, подле уреза Двины, сновали люди. Стучали топоры и кувалды, забивали последние сваи, обшивали тесом помост верфи, возводили навес. Иноземцы морщились, пыхтели трубками.