мнимой «нормальностью» то и дело обнаруживались знаки, предвещавшие ненормальное будущее. Социальные инженеры не теряли из виду свою «практическую» цель: «В строгом смысле биологическую и поэтому достойную цель регулирования здоровья представляет… только такое положение, когда момент постепенного истощения сил наступает незадолго до физиологической смерти, а окончательный упадок сил — одновременно с ней»[176].

Теми же социал-дарвинистскими категориями оперировали и разработчики демографической политики, предлагавшие в дополнение к стерилизации и эвтаназии евгеническое стимулирование рождаемости, провозглашая идеал «полной семьи со здоровой наследственностью». Всюду, вплоть до концентрационного лагеря, ценность человека устанавливалась по расовым критериям. Ведущие специалисты произносили речи, строили планы и действовали так, будто понятия человеческого достоинства никогда не существовало.

Параллельно с законом об эвтаназии, который должен был прийти на смену секретному распоряжению фюрера, в министерстве внутренних дел уже с февраля 1940 г. обсуждался «Закон об антиобщественных элементах»[177]. В то время как закон об эвтаназии имел целью сделать практику умерщвления неотъемлемой частью повседневной жизни психиатрических лечебниц, которые отныне предназначались не для содержания больных и ухода за ними, а только для «самого активного лечения и научной работы», закон об антиобщественных элементах призван был оптимальным образом свести воедино давно уже реализующиеся по отдельности возможности воздействия на социальные отклонения в поведении — иначе говоря, регулировать отбор кандидатов на эвтаназию. Тот, кто «в силу личных качеств и образа жизни, особенно из-за каких-то исключительных изъянов ума и характера, окажется не в состоянии собственными силами выполнять минимальные требования народного сообщества», подлежал как антиобщественный элемент полицейскому надзору, стерилизации, отправке в лагерь, а при необходимости — смертной казни. Конечная цель — избавить «народный организм» от каких-либо отклонений в любой форме. По оценкам двух университетских медиков, число «антиобщественных элементов» должно было составить по меньшей мере миллион человек. Более точные заключения генетики надеялись дать после создания общеимперской картотеки наследственности, региональные образцы таковой уже имелись.

Не только подобные планы делали акции эвтаназии частью безграничного — в прямом и переносном смысле — проекта «искоренения» мнимой социальной и расовой неполноценности. Красноречивым указанием на взаимосвязь между кампанией по уничтожению душевнобольных и расовой войной в Восточной Европе послужило использование персонала заведений, специализирующихся на эвтаназии, в газовых камерах, сооруженных на польской территории. Геноцид евреев и цыган технически и организационно опирался отчасти на опыт эвтаназии в «старом рейхе»[178].

Расовая политика, помимо необходимости завоевания «жизненного пространства» и экономической эксплуатации, была одним из критериев, с самого начала определявших реалии нацистской оккупации в Польше, а позднее — в Советском Союзе. Если в «старом рейхе» убийства по программе эвтаназии еще всячески маскировались, то психиатрические лечебницы Польши карательные отряды СС в начале 1940 г. очищали с помощью пулеметов. Завоеванный Восток стал опытным полем расовой биологии и демографической политики Гиммлера[179]. Рейхсфюрер СС действовал в качестве «рейхскомиссара по делам укрепления немецкой народности» в так называемых присоединенных восточных областях Германии (Данциге — Западной Пруссии, Верхней Силезии, Вартеланде, Юго-Восточной Пруссии), а в качестве верховного главы полиции и фюрера СС — на оккупированной территории остальной Польши (генерал-губернаторства), не связанный никакими нормами и законами.

Сначала жестокой гиммлеровской политике германизации подверглись в основном аннексированные западные польские области. Несколько тысяч представителей польских правящих кругов попросту ликвидировали. Ради «поселения» немцев из Прибалтики, Волыни, Бессарабии, Буковины и других областей, вошедших в советскую сферу интересов, около 365 000 поляков и евреев к февралю 1941 г. депортировали в генерал-губернаторство. Впрочем, поскольку в целом польское население превышало 8 млн человек, на быстрое «онемечивание» таким путем присоединенных областей рассчитывать не приходилось. Включение затем поляков, особенно в Верхней Силезии и Западной Пруссии, в группу 3 так называемого Немецкого народного списка, означавшее предоставление им немецкого гражданства с возможностью его отмены в дальнейшем, как будто указывало на частичное возвращение к политике ассимиляции, проводившейся до Первой мировой войны. Однако против этого говорил расово-идеологический радикализм национал-социалистической системы категорий, отводившей массе поляков статус бесправных, экспроприированных «подопечных» и вызывавшей строгое размежевание немецких господ и польских рабов в повседневной жизни.

Еще до нападения на Советский Союз по указанию Гиммлера под руководством Главного управления безопасности рейха был составлен проект Генерального плана «Ост». В свете этого документа все прежние меры по германизации выглядят не более чем «разминкой» перед началом реализации фантазий Гитлера насчет «жизненного пространства», касавшихся в основном Прибалтики и Украины. Проект, в обсуждении которого разрешалось принять участие и новому, не слишком влиятельному министерству по делам оккупированных восточных территорий Розенберга, и отделу расовой политики НСДАП, предусматривал германизацию генерал-губернаторства; сверх того, «границу проживания немецкой народности» следовало передвинуть по меньшей мере на 500 километров на восток. В первую четверть столетия после войны расовые стратеги планировали «эвакуировать» от 31 до 51 млн «чужаков» из будущих областей немецкой колонизации в Сибирь; правда, специалисты не пришли к согласию как по многим деталям, так и по вопросу о том, надолго ли останутся там пережившие депортацию. Далее вызвал споры вопрос, как отделить 14 млн «расово полноценных чужаков», в первую очередь прибалтов и украинцев, которых предполагалось использовать в качестве рабов в учрежденных в июле — августе 1941 г. рейхскомиссариатах Остланд и Украина, от «нежелательной родни» (здесь к дискуссии снова подключились антропологи из института им. кайзера Вильгельма).

Многие специалисты быстро увидели, насколько трудно будет раздобыть в достаточном количестве «чистокровных» немецких переселенцев для опустошенных районов; в результате южных тирольцев, предназначенных для заселения после завоевания Франции гау Бургундия, пришлось в конце концов «перенаправить» на Украину. Но Гиммлеру не слишком понравилась окончательная редакция плана «Ост». Ему казалось неудачным решение, предусматривавшее вместо «тотальной германизации» только создание немецких «марок» (Ингерманланда — под Ленинградом, Готенгау — в Крыму и Мемельско-Нарвской области), а также 36 «опорных пунктов колонизации». Поэтому Гиммлер потребовал нового «Общего плана колонизации», который наряду с прежними идеями относительно присоединенных восточных областей «в общих чертах» касался бы также протектората Богемия и Моравия, Эльзаса — Лотарингии, Верхней Краины и Южной Штирии. Только установив, «сколько в целом нам нужно людей, рабочих, денежных средств», по его мнению, следовало решать, «какие пункты вычеркнуть, если что-то действительно невозможно»[180]. Мысль о том, что «народ без пространства» может в конечном счете раствориться в «великогерманском» пространстве без народа, была чужда главному идеологу «разведения людей».

Верхушка СС и узкий круг национал-социалистического руководства до последних месяцев войны цеплялись за абсурдные «восточные грезы», и это свидетельствовало не только о колоссальном разрыве с реальностью. Это стало следствием того, что оккупационная политика на Востоке с первого дня уничтожила всякую возможность хотя бы частичного компромисса и создала в корне иную ситуацию, чем в других регионах Европы, хотя и