— Да.

— И показывал гараж?

— Да. И дом Молли.

— Как вы отнеслись к этим элегантным и заманчивым машинам у него в гараже?

— Так и отнеслась. Как к элегантным и заманчивым.

— Был там кто-нибудь из парней, что на него работают?

Он спросил это с таким деланным безразличием, что я насторожилась.

— Кто вас интересует?

— Морис Тетком был?

— Джосс, вы не кофе пить меня пригласили, да? А чтобы все у меня выведать?

— Нет-нет. Не буду. Обещаю. Просто мне было интересно, правда ли, что Морис работает у Элиота.

— А что вам известно об этом Морисе?

— Только то, что он подонок.

— Он хороший механик.

— Верно. Все это знают, и это единственное, что можно поставить ему в заслугу. Потому что вдобавок к этому он еще бесчестен и порочен до мозга костей.

— Если он так бесчестен, почему он не в тюрьме?

— Он был там. Недавно вышел.

Такой ответ меня обескуражил, но я храбро продолжала пикировку, говоря уверенно, хотя уверенности не чувствовала.

— И откуда вы знаете, что он порочен?

— Потому что в один прекрасный вечер повздорил с ним в пабе. Мы вышли, и я ткнул его кулаком в нос, и мне еще повезло, что я нанес удар первым, так как при нем был нож.

— Зачем вы мне все это рассказываете?

— Но вы ведь спросили. Если не хотите знать чего-то, не задавайте вопросов.

— Ну и что мне теперь с этим делать?

— Да ничего не надо делать. Абсолютно ничего. Напрасно я об этом заговорил. Просто я слышал, что Элиот взял его на работу, и надеялся, что это не так.

— Вы не любите Элиота, правда?

— Не то чтобы не люблю и не то чтобы люблю. Я к нему не имею касательства. Но вот что я вам скажу: он выбирает себе плохих друзей.

— Вы имеете в виду Эрнеста Пэдлоу?

Джосс бросил на меня взгляд, в котором сквозило невольное восхищение.

— Могу сказать, что даром времени вы не теряли! Молодец! Вы уже в курсе дела!

— В курсе, потому что видела этого Эрнеста Пэдлоу с Элиотом в тот вечер, когда вы угощали меня в «Якоре».

— Точно. Еще один проходимец. Дать ему волю, он весь Порткеррис изроет бульдозерами и превратит в машинную свалку. Ни одного дома не оставит! А нам придется лезть на холм и жить в его идиотских курятниках, которые через десять лет начнут протекать, крениться, трескаться и оседать.

На этот взрыв эмоций я ничего не ответила. Я пила кофе и думала, как бы было хорошо, если бы наш разговор не сворачивал то и дело на какие-то местные застарелые вендетты, не имеющие ко мне ровно никакого отношения. Надоело слушать, как люди, к которым я расположена, поносят других.

Я прикончила кофе, поставила чашку и сказала:

— Мне пора возвращаться.

Джосс, явно пересиливая себя, извинился:

— Простите.

— За что?

— За то, что вспылил.

— Элиот мне кузен, Джосс.

— Знаю. — Он потупился, вертя в руках чашку. — Просто, сам того не желая, и я оказался втянутым в местные дела.

— Только не надо обрушивать все это на меня.

Взгляды наши скрестились.

— Я не на вас сердился.

— Знаю. — Я встала. — Мне пора, — повторила я.

— Я вас отвезу.

— Это совершенно лишнее…

Но он, не обращая внимания на мои протесты, лишь снял с крюка мою куртку и помог мне одеться. Я натянула на уши мокрую шапку и подняла свою тяжелую корзинку.

Раздался телефонный звонок.

Джосс, уже в ветровке, бросился к телефону, а я начала спускаться по лестнице. Я услышала, как, прежде чем взять трубку, он крикнул: «Ребекка, подождите меня. Я сейчас!» — и потом уже в телефон: «Да? Да, это Джосс Гарднер».

Я спустилась на первый этаж в магазин. Дождь все еще шел. Наверху Джосс, как я слышала, продолжал беседу и вешать трубку не собирался.

Заскучав от ожидания, а может быть, и из любопытства, я толкнула дверь, ведшую в мастерскую, включила свет и спустилась вниз по каменной лесенке в четыре ступени. Внизу был обычный беспорядок — верстаки, стружка, доски, инструменты, струбцины, над всем этим витал запах клея, свежей древесины и политуры. Кучей громоздилась старая мебель, такая пыльная и ветхая, что невозможно было определить, представляет она ценность или же нет — комод без единой ручки на выдвижных ящиках, ночной столик без ножки. И тут, в самом дальнем темном углу, я их увидела — бюро в прекрасном состоянии, судя по всему отреставрированное, и чиппендейловское кресло в китайском стиле с ковровым сиденьем, расшитым цветами.

Меня затошнило, словно кто-то мне дал под дых. Отпрянув, я бросилась к лесенке, выключила свет и захлопнула дверь. Через магазин я вышла на жестокий, продуваемый ветром февральский холод.

«Это моя мастерская. Там жуткий беспорядок. Мастерскую я вам покажу в другой раз».

Я шла, а потом поняла, что бегу в сторону церкви, в переплетение улочек, где он меня никогда не найдет. Я бежала все время в гору, корзинка с покупками, тяжелая, словно налитая свинцом, оттягивала руку, сердце бешено колотилось, а во рту я чувствовала вкус крови.

Элиот оказался прав. Для Джосса это было проще простого, и он лишь воспользовался случаем. Это мое бюро, мое, но выкрал он его из дома Гренвила, наплевав на доверие старика и не постеснявшись так отплатить ему за его доброту.

Я готова была растерзать Джосса — рука моя не дрогнула бы. Я твердила себе, что больше не скажу ему ни слова, близко к нему не подойду. Никогда еще я не была так взбешена. Зла на него, а больше на себя, что купилась на его обаяние, что так ужасно ошиблась. Я была взбешена.

Спотыкаясь, я карабкалась на холм.

Но если я так взбешена, почему же я плачу?

Обратный путь в Боскарву был долгим и изнурительным, а я никогда не умела копить в себе то или иное сильное чувство долее десяти минут. Постепенно, одолевая подъем и борясь с непогодой, я успокоилась, вытерла перчаткой слезы, взяла себя в руки. Даже в самой, казалось бы, невыносимой ситуации почти всегда есть выход, и задолго до того, как впереди показалась Боскарва, выход этот был найден. Я решила вернуться в Лондон.

Оставив корзину на кухонном столе, я поднялась к себе наверх, сняла мокрую одежду, надела другую обувь, вымыла руки, тщательно переплела косу. Успокоившись таким образом, я отправилась на поиски Гренвила и застала его в кабинете у камина за чтением утренней газеты.

Когда я вошла, он опустил газетный лист и поверх него посмотрел на меня.