тихую радость. Она подарит Маттиасу ребенка — этого было достаточно, и она не задавалась вопросом, девочка это будет или мальчик. Ее не беспокоило то, что род Мейденов перестанет существовать, если у них не будет сыновей. Это не имело для нее значения.

До родов оставалось около двух месяцев. Она знала, что Ирья и Лив шьют одежду для ребенка: маленькие вещицы, красиво отделанные кружевом, которые приятно было взять в руки.

Эли наклонилась к Габриэлле:

— Поскорее дошивай эту распашонку, мама, а то малыш вырастет из нее!

— Ты говоришь в точности, как моя мать, Эли, — улыбнулась Габриэлла. — Точно такие же слова она сказала мне, когда я шила себе приданое. Я никогда не умела шить. Но, кстати, эту распашонку ты не получишь, я хочу оставить ее себе.

— Вот как? — усмехнулась Лив, критически взглянув на вещь. — Вряд ли это произведение искусства!

— Вы ничего не поняли, — беспечно произнесла Габриэлла, осматривая со всех сторон неровно выкроенную распашонку. — Мне самой она понадобится!

Все замолкли в недоумении.

— Я испытываю обычные радости материнства. И я прошу принять меня в ваш союз матерей, ведь мы с Калебом ждем в апреле пополнения!

Ее слова подействовали на всех так, словно в комнату залетела комета. Поднялся ужасающий галдеж, голоса сливались в настоящую какофонию, на шум сбежались мужчины.

— А мы-то жаловались на недостаточный прирост! — кричал Аре сестре.

Но Лив пошла в другую комнату. Она плакала и шептала благодарственные молитвы.

Хильда оказалась настоящей находкой для Гростенсхольма.

Таральд, часто жаловавшийся на недостаток интереса к хозяйству у сына, был теперь очень доволен. Хильда поспевала повсюду. Вместе со свекром она вела все расчеты по хозяйству, ей нравилось работать во дворе и в поле, она во всем чувствовала себя как рыба в воде.

В конце концов Ирье пришлось умерить ее пыл.

— Ты не должна перетруждать себя, моя девочка! Подумай о ребенке!

Хильда послушалась. Но она делала все для того, чтобы Маттиас со спокойной совестью мог заниматься своей врачебной практикой.

В тот день, когда она поняла, что в деревне приняли ее, она долго сидела с тихой, благоговейной и восхищенной улыбкой на губах.

Она знала, что в деревне многие насмехались над женитьбой доктора на дочери палача. Доброе сердце барона Мейдена завело его на ложный путь, говорили люди с презрительной улыбкой. Это всего лишь жалость, и он скоро раскается в том, что привел в дом такую мразь!

Никто не доверял ей.

Но насмешки стихали по мере того, как люди узнавали Хильду поближе.

Лив поступила мудро: она не уговаривала всех соседей сразу, она перебирала их одного за другим.

Несколько человек уже не думали так, как остальные, узнав Хильду в совершенно ином, личностном плане. Они разделяли ее радость по поводу ожидаемого ребенка и впоследствии стали называть ее «моей приятельницей докторшей из Гростенсхольма».

Ей больше не приходилось скрываться при виде людей. Она могла свободно ходить с высоко поднятой головой, где ей вздумается.

И когда в деревню прибыл другой палач и она узнала, что у него есть маленькие дети, она отнесла ему большую корзину еды, познакомилась с его семьей и сказала, что у его детей все будет хорошо, в смысле отношения окружающих. Ведь никто лучше Хильды не знал, что значит быть ребенком палача.

Дети, которые должны были появиться на свет, объединили женщин семейства, Они обращались друг к другу самым непринужденным образом: мама, бабушка, прабабушка. Сесилия писала, что завидует им, потому что они с Джессикой не могут быть сейчас с ними. Но письма приходили регулярно, каждую неделю.

На этот раз никто не опасался проклятия рода Людей Льда. Ведь у Габриэллы был уже однажды «меченый» ребенок.

Они договорились просигналить друг другу — и в первый раз сигнал был подан в одно воскресное утро. На Липовой аллее был вывешен белый флаг (на самом деле это было льняное полотенце), смысл появления которого никто в деревне не понял. Но из Гростенсхольма и Элистранда пришли женщины, чтобы помочь Эли.

Их помощь была просто неоценимой для молодой матери. Все, за исключением Хильды, уже испытали это состояние беспомощности, которое теперь переживала Эли и которое вскоре предстояло пережить Хильде.

Мужчины, в том числе Андреас и даже Маттиас, доктор, были низведены в этот день до уровня неизбежного зла. Им отвели роль домашней экспертизы, предоставив остальное акушерке.

Крепкая и тонкая, Эли хорошо перенесла роды. И около полуночи в Линде-аллее появился новый член семьи.

Никого не удивило то, что это оказался мальчик. Но все-таки он кое-чем удивил всех: он не принадлежал к числу тяжеловесных, черноволосых крепышей, какими были в свое время Аре, Бранд и Андреас. Новорожденный был светловолос, и черты лица у него были иными: он был похож на Тарье! У него были раскосые глаза, резко очерченные линии лица — почти как у фавна.

Эли и Андреас долго думали, как его назвать. Ее отца звали Нильсом, а отец Матильды, Никлас Никлассон, был в свое время недоволен тем, что Андреаса не назвали в честь него. Поэтому мальчика назвали Бранд Никлас Калеб, а попросту Никлас.

Редкая мать была такой заботливой, как семнадцатилетняя Эли. Она хлопотала с утра до вечера.

Но ей все помогали: маленький Никлас очень скоро стал центром внимания, его баловали все — от папы Андреаса, дедушки и бабушки, Бранда и Матильды, до прадедушки Аре.

В Гростенсхольме же все больше и больше нервничали: Хильда перенашивала ребенка.

— Хильда, уж не собираешься ли ты ждать до Рождества? — спросил Маттиас. — Тогда, скажу я тебе, день рождения получится весьма идиотским!

Он-то должен все понимать!

Хильда не стала ждать так долго. И накануне Рождества 1655 года над Гростенсхольмом забелело полотенце, и женщины быстро заняли свои места.

Роды были легкие, и Маттиас вскоре смог взять на руки свою новорожденную дочь и констатировать, что у нее темные локоны (на самом деле это была одна-единственная тонкая прядь, но он настаивал на том, что это локон) и что пока трудно определить, на кого она похожа.

Мать Хильды звали Ингой, а мать Маттиаса — Ирьей, так что оба имени соединили в одно и получилось: Ирмелин.

Ирья сразу полюбила внучку, Таральд же был более сдержан.

— Нужно было делать мальчика, Маттиас, — сурово выговаривал он. — Мальчик был нужен!

— Тогда мы были еще неумелыми, — улыбнулся Маттиас.

— Это так всегда бывает у Людей Льда, — ворчал отец.

Таральд не умел обращаться с грудными детьми. К обоим своим сыновьям он в свое время