он был Крисом, но для себя — только Кшиштофом. А в Польше удалось побывать только в сорок семь, и слишком многое там оказалось не таким, как виделось в мечтах…

Детство окончилось в двенадцать лет. Мать умерла и совершенно неожиданно для всех отец, шумный жуир, впал в глубокую депрессию и покончил с собой. Пришлось оставить школу и зарабатывать на жизнь. В пятьдесят восьмом году оказалось, что у него довольно бойкое перо (правду сказать, не перо, а машинка), и с тех пор его удел — несладкая доля провинциального журналиста. Где он только не побывал — во Вьетнаме и Иране, Судане и Нигерии, Парагвае и Гаити, Гренландии и Антарктиде… Сотрудничал в сорока газетах двадцати семи штатов, а изредка — ив зарубежных. И вот, наконец, после четверти века такой жизни, обрел тихое пристанище.

«Сан Фелипе — государство на одноименном острове. 27 тыс. жителей. Языки: испанский, английский. Сельское хозяйство (тропич. фрукты), туризм». Вот и все, что знал Кшиштоф, когда крохотный самолетик высадил его и еще трех пассажиров на столичном аэродроме — лужайке сто на пятьсот ярдов. Владелец очередной газеты, в которой Ковальски числился уже обозревателем, пару раз отдыхал здесь, после чего поручил сделать рекламу острову. Реклама, видимо, удалась. Босс, купивший на острове два отеля, был доволен. А Кшиштоф решил осесть здесь. Хороший климат, если не считать сезона ураганов. Большинство жителей — католики. Нашлась и работа: в редакции «Сан Фелипе миррор» он стал вторым человеком, в здешней глуши оказалось нетрудно блеснуть опытом. А главное — покой. Очень спокойный остров, особенно когда туристов не слишком много. Последние же пять лет он почти обрел семью. Почти…

Размышления Кшиштофа прервал папаша Родриго.

— Крис, вас хочет видеть молодой человек.

Молодой человек оказался невысокого роста негром лет тридцати.

— Сэр, мне сказали, что вы — лучший на острове журналист. Я — Джим Свази, корреспондент «Ист Лондон пост» из Южной Африки. Не могли бы вы немного помочь мне?

— Если можно, зовите меня Крис. Не знаю, лучший ли я журналист, но во всяком случае тертый. У меня как раз затишье, так что я — к вашим услугам.

— Спасибо, Крис. Если позволите, сразу перейду к делу. Моих читателей очень интересуют взаимоотношения европейцев и африканцев в вашей стране. Ходят слухи, что здесь у вас все в порядке.

— Не думаю. Впрочем, давайте расскажу, как я эти отношения вижу. А вы уж решайте, насколько они хороши. По мне, так не очень, хотя и далеко не плохи. Пожалуй, я сказал бы так: у нас — добровольный, традиционный апартеид. Белые и африканцы легко общаются; как правило, доброжелательны друг к другу. Расистов лично я не встречал. Но живут почти все раздельно. Это сложилось издавна — белые и черные кварталы; никто не препятствует африканцу поселиться на Принс Уильям Сквер, но там он будет чувствовать себя не так удобно, как на Секонд Стрит. Даже любовь… Достаточно часто можно увидеть белого парня с африканской девушкой. Редко, но бывает и наоборот: девушка — белая, ее друг — африканец. Если у таких пар рождаются дети, почти никто не считает это чем-то страшным.

Но в официальный брак вступают свои со своими. Исключений почти нет.

(Почему ты не женишься на Марии? Боишься связать себя? Или дух разделения рас все же пустил росточек в твоей душе? Но об этом ты не расскажешь. Стыдишься? Или еще не додумал до конца?)

— А мулаты?

— За малыми исключениями они чувствуют себя африканцами. И живут соответственно.

— А школы?

— Здесь закон тверд. Полное равноправие и никакой сегрегации. Все учатся вместе.

— А как дела с высшим образованием?

— Я не знаю точно, как с теми, кто едет в заграничные университеты. В нашем университете Сан Фелипе семьсот студентов. Африканцев около двух третей — так же, как во всей стране. Из ста преподавателей шестьдесят — африканцы.

— А аспиранты?

— Я как раз собирался завтра утром навестить профессора Кокрена. Это наше светило; не исключено, что одна из ближайших Нобелевских премий по химии — его. Он человек общительный и мой приятель. Поедемте со мной, посмотрите, как работают его аспиранты. Сейчас их семеро, трое — темнокожие.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Из дневника Кшиштофа Ковальски⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

11 марта

Эйб Кокрен поморщился, когда я рассказал суть дела. Для него этой проблемы попросту нет, ему-то абсолютно безразличен цвет кожи и неприятны разговоры на эту тему. Но он, конечно, понял, что Джима это волнует.

— Видите ли, мистер Свази, я допускаю, что в каких-то деталях способности европейца и африканца могут различаться. Например, люди вашего континента замечательно бегают, это знает каждый, кто интересуется спортом. Удивительно, но я не могу назвать ни одной области, где по природным данным так же выделяются европейцы. Преимущества цивилизации, больше возможностей проявиться — это да. Врожденных же преимуществ я не знаю, хотя почему бы им и не быть? Впрочем, все это — отдельные детали. В целом мы все разные, но место рождения, ни ваше, ни ваших предков, главного не определяет. Что же касается научных способностей, здесь нужен целый букет задатков, из которых один сильнее у англичанина, другой — у готтентота, третий — у еврея, а четвертый — у бирманца, поэтому всякие подобные рассуждения абсолютно бессмысленны. У меня в позапрошлом году защитил диссертацию Питер Браун, ирландец. Скоро его имя прогремит в мировой науке. А сейчас заканчивает работу Антуан Рифо, гаитянин. Когда приехал, химии почти не знал. Теперь же обогнал всех — талантлив поразительно. Провел такое исследование… Впрочем, вряд ли вам интересны химические подробности.

— Профессор Кокрен, мне очень интересно. Постараюсь понять: в колледже я был третьим по химии.

— Прекрасно. Извините, если я вас обидел. Дело вот в чем. Антуан взялся изучать биологически активные вещества одного здешнего кустарника, Pseudorosa robusta. Выяснил, что их очень много и они высокоэффективные. А главное, не знаю даже, как он догадался, обнаружилось странное единообразие. Одна и та же реакция бензоилирования, которая живому растению, по-видимому, чужда, резко усиливает действие многих из этих соединений, причем химически совершенно непохожих. Каков здесь смысл, он пытается сейчас понять. В любом случае это прекрасная и перспективная работа.

— Спасибо, профессор. Я очень…

Закончить Джим не успел. Распахнулась дверь, и из соседней лаборатории вывалился Антуан Рифо. Секунду мы ошарашенно глядели, как он корчится на полу, потом кинулись к нему. Лицо Антуана было страшно. Оно раздулось до такой степени, что, казалось, сейчас лопнет кожа.