а в ноздри уже воткнулись неприятные острые травинки, и убрать их почему-то нечем, руки не слушаются. И вообще положение головы какое-то странное, никогда с такого ракурса траву не видел…

Он так и умер в недоумении. Хорошая смерть, когда мозг просто не успевает переварить шквал информации и ошеломить своего хозяина неистовым водопадом запредельной боли…

Остальные спецы среагировать успели – не зря ж их столько лет обучали выживать в любых условиях. Кто отпрыгнул в сторону, кто с места ушел в перекат, одновременно вскидывая оружие и ища стволом цель.

Но цель не стояла на месте.

«Вихрь смерти» – техника, которую в Кремле преподавали только наиболее выносливым дружинникам, ибо организм даже отлично подготовленного воина может не выдержать такой нагрузки. Человек впадает в некий транс, движения ускоряются, внимание предельно сконцентрировано, и малейшая ошибка противника ведет к его смерти. Данила помнил из рассказов старших учителей, что когда-то, в незапамятные времена, далеко на севере люди знали подобную технику боя, но лишь немногие были способны ее применять. Кажется, их называли берсерками. В Кремле же воинов, умевших так сражаться, называли «говорящими с мечами»…

«Вихрь смерти» стремительно пожирал оставшиеся силы, но Даниле было все равно. Легенды гласили, что тем древним берсеркам было важно умереть с мечом в руке, чтобы попасть в свой загробный мир. Похоже, они знали толк и в жизни, и в смерти. Жили так же неистово, как дрались, и умирали в битве, не трясясь от страха перед смертью, а наслаждаясь последними каплями жизни, как знаток вина смакует то, что осталось на дне бокала, зажмуриваясь от удовольствия…

Данила не видел клинка своего меча, размазанного в воздухе от скорости – лишь воздух, рассеченный остро заточенным лезвием, дрожал там, где сквозь него проходила сталь.

Не видели его и противники, потому что никто из них не успел среагировать, предпринять что-то ради спасения своей жизни. Данила двигался так, как не может перемещаться обычный человек, он словно летел со своим мечом над травой, проносился тенью – и позади него живые люди распадались на части, словно разбитые и плохо склеенные куклы. Сквозь каждого человека меч проносился два раза – первый удар по рукам, чтоб воин не смог выстрелить, ибо даже убитые порой нажимают на спусковой крючок, прежде чем умереть. И второй – по шее, если она открыта, либо наискось, от плеча до пояса. Это не сложно, если на противнике нет кольчуги с высоким воротником и зерцалом на груди. В «вихре смерти» «говорящие с мечами» легко разрубали надвое быка – что уж тут говорить о человеческом теле…

Однако один из спецназовцев все равно успел выстрелить – интуитивно резанул очередью по тени, перемещающейся с немыслимой скоростью, прежде чем увидел свои руки, падающие вместе с автоматом на забрызганную кровью траву. А потом он увидел глаза – бесстрастные, холодные, как космос, и страшные, как его бесконечность. Мелькнула мысль: «Я увидел взгляд смерти…» Следом плечо и поясницу рванула мгновенная боль, напоследок кольнуло разрубленное сердце, и воина накрыла благодатная тьма, где нет ни ненужных страданий, ни раздражающих мыслей, ни вечной суеты этого бестолкового мира…

Данила вонзил в землю меч и рухнул на колени, держась за рукоять, чтобы не упасть. Почему-то ему это было важно. Когда все враги повержены, становится значимым только одно: смаковать последние капли жизни, до конца чувствуя себя воином. Ног дружинник уже не чувствовал, на плечи словно легла неподъемная чугунная плита, но поддаваться ей не хотелось. Если уж бороться, то до конца, пусть даже с самой Смертью…

– Эффектно, – еле слышно проговорил Рудик, из которого тоже стремительно уходили силы – из раны в ноге кровь уже почти перестала течь, видимо, осталось ее немного. Но язык еще шевелился, хоть и с трудом. – Хоть ты и тупой хомо… но мечом машешь круто.

Данила через силу улыбнулся.

– Прощай, брат по оружию, – сказал он. – Увидимся в Краю вечной войны.

– Прощай, брат, – улыбнулся в ответ Рудик. – Увидимся обязательно.

* * *

Можно было просто улететь.

Противников оказалось слишком много, и по большому счету свою задачу она выполнила – отвлекла врага на себя. Данила с Рудиком смогли незамеченными пройти через рощу, выбрали выгодные позиции и, судя по звукам перестрелки, уже начали выкашивать военных, осаждавших бункер академика.

Но, Зона их задери, их и правда было слишком много для двоих стрелков, пусть даже занявших удобные позиции.

И Настя решительно развернула «галошу» в обратном направлении…

* * *

Ярость полковника Геращенко достигла предела. Такого, когда мир видится словно через кровавую пленку. Целое отделение идиотов, охранявших периметр и попавших под обстрел, вообразили себя суперменами и, подавив огонь неизвестно откуда взявшегося противника, рванули зачищать огневые точки.

И у них, наверно, получилось. Потому что из леса, куда углубилось отделение, больше не было слышно звуков стрельбы.

Тихо там было.

И не вышел оттуда никто…

Надо было бы, по идее, послать кого-то, проверить, что там, – но посылать никого не хотелось. Потому что процентов на девяносто девять и так ясно, что там. Иначе б так тихо не было в этом чертовом нагромождении кривых деревьев, словно вывалившихся из кошмарного сна шизофреника.

– Долго еще?!!!

Рев полковника уже мало напоминал человеческую речь.

– Пулей силовой кабель пробило, – огрызнулся ученый, которому тоже уже было все равно. Пришел в себя после смерти коллеги и слегка озверел. Бывает такое с людьми. Увидят смерть воочию, страшную, с мясом, кишками и кровищей, – и враз другими становятся. Страх теряют совершенно, кто на время, а кто навсегда. Понимание приходит, что ты не бессмертное высшее существо, а всего лишь кожаный мешок с костями, требухой и извилистым органом, который тем мешком управляет и очень боится сдохнуть – но рано или поздно сдохнет все равно. И наплевать потом такому человеку на чины, погоны и собственную жизнь – не похрен ли все? Чего раньше боялся, если конец один?

Хотя, если напомнить, что финал может случиться вот прям сейчас, бывает, что это отмороженное состояние можно и разморозить.

Геращенко вновь достал «стечкин» из кобуры, приставил еще теплый ствол к затылку ученого и спросил снова. Очень спокойно.

– Долго еще?

– Пять минут, – буркнул ученый, осознав, что когда орут – это на нервах и тут может быть пятьдесят на пятьдесят. А когда вежливо спрашивают, держа палец на спусковом крючке, это не шутят и вполне обдуманно могут на тот спуск нажать, если ответ не понравится.

– Три минуты, – сказал Геращенко, чуть нажав стволом на затылок ученого.

– Три минуты, – буркнул тот. – Уложусь. Тут не критично. Сейчас клеммами соединю, и нормально будет.

– Соединяй, – тем же ледяным голосом произнес Геращенко, убирая пистолет.

Он и правда был готов пристрелить ученого, если б с установкой произошло что-то серьезное. В