критического момента своим безошибочным политическим инстинктом». Да и трудно было этого не почувствовать.

В Кронштадте восстали матросы, в большинстве своем выходцы из деревни. Из-за неминуемого провала посевной кампании надвигался тотальный голод. Он скоро и разразится, охватив двадцать две губернии с населением в 33 миллиона человек. По официальным данным умрет три миллиона (на самом деле много больше), возникнет массовое беспризорничество — пять миллионов осиротевших или бегущих от голодной смерти детей разбредутся по всей стране. Государству победившего пролетариата придется просить у презренных капиталистов Запада продовольственной помощи, и она будет предоставлена.

В речах и статьях Ленина теперь зазвучали новые ноты. Он уже не натравливал «бедняков» на «кулаков» и не ставил «сознательного рабочего» в пример «мелкому хозяйчику» — крестьянину. «Только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России», — говорил теперь вождь.

Смена курса, получившая название Новой экономической политики (НЭП), затрагивала не только деревню, но произошла в первую очередь из-за нее.

Суть реформы заключалась в том, что государство переходило от принуждения к стимулированию: заменяло ненормированное или произвольно нормируемое изъятие урожая твердо установленным продовольственным налогом — довольно умеренным.

Это, конечно, было капитальным отступлением от коммунистических идей, почитавших всякую частнособственническую деятельность опасным отклонением от марксизма и даже преступлением. Только Ленину с его непререкаемым авторитетом было под силу провести решение, очень непопулярное в большевистском ЦК. В самый острый момент дискуссии вождь даже прибег к шантажу — пригрозил оставить пост главы правительства. Речь шла о том, что это «временное стратегическое отступление», предпринимаемое не в последнюю очередь ради спасения посевной кампании.

В романе Андрея Платонова «Чевенгур» описано, как сразу же изменилась жизнь страны — будто по мановению волшебной палочки. Персонаж романа Дванов попадает в город и не верит своим глазам. «Сначала он подумал, что в городе белые. На вокзале был буфет, в котором без очереди и без карточек продавали серые булки. Около вокзала — на базе губпродкома — висела сырая вывеска с отекшими от недоброкачественной краски буквами. На вывеске было кратко и кустарно написано: „ПРОДАЖА ВСЕГО ВСЕМ ГРАЖДАНАМ. ДОВОЕННЫЙ ХЛЕБ, ДОВОЕННАЯ РЫБА, СВЕЖЕЕ МЯСО, СОБСТВЕННЫЕ СОЛЕНИЯ“… Дванов решил, что это нарочно, и зашел в лавку. Там он увидел нормальное оборудование торговли, виденное лишь в ранней юности и давно забытое: прилавки под стеклом, стенные полки, усовершенствованные весы вместо безмена, вежливых приказчиков вместо агентов продбаз и завхозов, живую толпу покупателей и испускающие запах сытости запасы продуктов».

Торговля возродилась из-за того, что осенью крестьяне захотели продавать излишки урожая. Пришлось идти на новые уступки — восстанавливать денежно-рыночные отношения.

В декабре 1921 года Ленин заявил, что НЭП «мы проводим всерьез и надолго, но, конечно, … не навсегда» — и пояснил: только до мировой революции.

При такой постановке вопроса вполне могло получиться, что НЭП введен именно навсегда.

Новый курс дает как позитивные, так и тревожные результаты

Отношение «всерьез» НЭП заслужил тем, что очень скоро стал давать весомые результаты.

С 1922 года некоторые хронические болезни советского государства — прежде всего продовольственный дефицит и товарный голод — начинают понемногу смягчаться. Посевная была проведена успешно, урожай собран, продналог получен, излишки распределены через рыночные механизмы. Сказывался извечный закон экономики: выгода стимулирует трудовую деятельность лучше, чем запугивание. Ленинская смена внутренней политики, собственно, заключалась всего лишь в том, что государство ослабило давление на мелкий бизнес, в первую очередь аграрный, но больше ничего и не требовалось, остальное «хозяйчики» сделали сами.

Уже в 1922 году впервые после революции зерна было произведено больше, чем требовал минимум выживания — и возобновился хлебный экспорт. Оказалось, что крестьянина, привыкшего решать все проблемы самостоятельно, лишь бы начальство не мешало, не нужно учить предприимчивости. Самые деятельные земледельцы захотели расширять производство — и советская власть, заинтересованная в получении бóльших налогов, еще на шажок отступила от правоверного марксизма: позволила использовать наемную силу и арендовать землю. Стали возникать сельскохозяйственные кооперативы, покупавшие технику и удобрения в складчину. Вновь осваивались заброшенные пахотные земли. По валовому сбору зерна в середине двадцатых СССР достиг предреволюционного уровня (при том что за драматическое десятилетие 1914–1924 численность населения снизилась на 30 миллионов).

Однако успехи сельского хозяйства и, шире, экономические достижения НЭПа вызывали у правящей партии не только оптимизм, но и тревогу. В ЦК и официальной печати не прекращались дискуссии об опасностях, которые несет с собой укрепление «кулачества», развитие «частнособственнических инстинктов» у «середнячества», а также падение престижа советских органов и «социалистических методов хозяйствования».

Плакат времен НЭПа

И то, и другое было правдой. Крестьяне повсеместно предпочитали решать проблемы не в сельсоветах, а на общинных сходах — эта форма самоорганизации оказалась очень живучей. Поощряемые сверху колхозы (кооперативы социалистического типа) и совхозы (аграрные госпредприятия) приживались очень плохо и объединяли не более 1 процента хозяйств. Одним словом, по выражению эпохи, «деревня не входила в социализм».

Дело было не только в подрыве социалистической идеи. Константой исторически сложившегося российского государства было недоверчивое отношение к частной инициативе народных масс. И эти опасения справедливы. Большой и сильный средний класс — в двадцатые годы таковым могли стать фермеры — не стал бы долго жить по жестким правилам «ордынского государства». Это отлично сознавали государственные деятели победоносцевской эпохи, намеренно затормозившие социальные процессы во имя стабильности самодержавной системы. Государство, которое построили большевики, двигалось в направлении нового самодержавия, к концу двадцатых этот процесс был близок к завершению, и Сталин с его стратегическим чутьем понимал, к чему приведет НЭП — прежде всего в огромной, трудно контролируемой деревне: большевики не смогут править так, как им хочется.

Иначе смотрел на дело Николай Бухарин, который благодаря союзу со Сталиным против Зиновьева, Каменева и Троцкого, к 1927 году стал очень влиятельной, второй по важности фигурой.

С точки зрения Бухарина залогом успеха экономических