брод в августе прошлого года, когда река обмелела после летнего зноя. Сейчас же, вобрав в себя вешние воды, она разлилась, ее уровень поднялся, и брод перестал быть бродом.

Но не поворачивать же вспять! Я, живя в Лондоне, активно занималась спортом, в том числе плаванием, развивала мускулатуру – готовила себя к борьбе за права и свободы. С той поры минуло полтора десятилетия, но я не сделалась хилой, а еще больше окрепла, верила, что уж эту речонку переплыть сумею. Но Липочка как-то созналась, что плавает хуже топора. Если она из-за меня утонет, я себе этого не прощу.

Я приказала ей возвращаться на берег и до утра затаиться где-нибудь в плавнях. Авось не найдут. А найдут – не казнят же. Она всего лишь посредница, москвич знает об этом из ее неосознанных показаний, чистосердечнее которых ничего быть не может. Отделается высылкой за Урал, в худшем случае незначительным тюремным сроком. Потом я ее вытащу.

Но Липочка уперлась, как ослица:

– Нет! Я с тобой! Пусть на дно… куда угодно, но с тобой!

Какая самоотверженность! Никто из лицемеров, называющих себя джентльменами, на такое не способен, я убеждалась в этом неоднократно. И в который раз поздравила себя с правильным выбором ориентации.

Мы поплыли. Точнее, поплыла я, наказав Липочке держаться за мои нижние конечности и без устали бултыхать ногами. Чтобы избавиться от лишнего балласта, я пожертвовала сумой со всеми припасами и сняла рясу, оставшись в сатиновой сорочке. Уже на третьем или четвертом гребке ощутила, как река проявляет свою строптивость. Она текла быстрее, чем можно было подумать, глядя с прибрежных взгорков, и меня стало сносить в сторону. Я била по воде руками изо всех сил, но продвигалась в нужном направлении со скоростью, над которой посмеялась бы и улитка. То ли сказывалось долгое отсутствие практики, то ли прицеп в образе Липочки тянул меня назад и вниз. Неважно. Факт тот, что, доплюхав до середины реки, я поняла: затея с заплывом была погибельной.

Мы угодили в быстрину и сбились с намеченной дистанции. Знобящие струи влекли нас совсем не туда, куда нам требовалось. Мои мышцы от холода и усталости задеревенели, их свело судорогой, и я, прекратив барахтаться, попыталась распластаться в толще воды подобно медузе, выставив при этом лицо, чтобы можно было дышать. Тщетные старания! Река, словно Левиафан, затягивала меня, а со мной и Липочку, в свое беспросветное всепоглощающее чрево.

Прощальный вскрик, прощальный выдох – и больше нету бытия. Конец мечтам, конец обидам. Как всякий прах, исчезну я…

Эта эпиталама, вполне годящаяся стать эпитафией, сложилась у меня меньше чем за секунду – попросту высветилась в воображении, как титр на экране кинотеатра. Она была призвана раз и навсегда завершить мое стихоплетство, однако рок судил иначе. Мне еще рано было умирать, Липочке тоже.

– Гляди, гляди! – забулькала она, отцепившись от моей пятки и колотя по воде, чтобы хоть как-то удержаться на плаву. – Вверху!

Я сверхусилием преодолела одеревенелость, вынырнула из могильной глуби и задрала голову. Над нами пролетал подмигивавший огоньками диск. Движение его было нескорым, а высота полета невелика – метров пять или около того. Плеск реки скрадывал звуки, но, напрягши слух, я разобрала знакомый рокот пропеллерных лопастей.

Гор! Если кто и мог отвоевать наши жизни у бездонья, то только он. Летающее блюдце появилось здесь, конечно же, по чистой случайности, ибо никому не ведомо было, что именно в этом квадрате посреди реки нас постигнет бедствие.

Я засемафорила руками, взяла самую высокую ноту, какую позволили мне мои голосовые связки, а Липочка и вовсе перешла на ультразвук. Гора она не знала, и зависни над ней этот диск в условиях менее критических, она бы бежала от него во весь опор. Но сейчас не тот случай, чтобы привередничать.

– Мы здесь! Э-эй! Сюда! – орали мы в унисон. Уходили на глубину, в рты набиралась вода, мы выплевывали ее, дрыгались, как пораженные хореей, выдергивались из волн, снова орали…

Услышат или нет?

Услышали!

Блюдце расцветилось электрическими переливами, яркость которых позволила разглядеть всю безнадежность нашего с Липочкой положения. Ток реки гнал нас на зазубренные камни, над ними взлетали клочья пены, а где-то позади преграды шумел водопад. Если и не потонем, то нас размечет о торчащие из воды клыки.

Диск снизился и висел над нами, как неимоверно раздутый искрящийся зонт. Из него выпала веревочная лесенка, ее нижняя перекладина – гладко отшлифованная рейка – больно стукнула меня по темени. Я схватилась за нее левой рукой, а правой поймала за шиворот Липочку.

– Держись!

Она совсем ошалела, сослепу тыкалась в меня. Я двумя хлесткими пощечинами привела ее в чувство, и она с проворством мартышки полезла наверх. Очутившись под брюхом летательного аппарата, вновь зацепенела. Над ней чернел открытый люк, из которого призывно высовывались две затянутые в каучук руки, но она, избавившись от одной напасти, убоялась другой и не двигалась с места.

Ничего, это поправимо. Важнее выбраться из реки, пока не размозжило о камни.

Я выкарабкалась из потока и примостилась на лесенке, которую мотало, как коровий хвост. Диск свечой вознесся к звездам, ввинтился в стылое небо и поплыл по воздуху над руслом реки.

Глава VIII

дающая пояснения устами того, кто повинен во всей вышеописанной катавасии

Вольные граждане вольного мира! Убедительно прошу: не надо меня чудом-юдом страхолюдным выставлять. Вам о моих целях и задачах доложили? Не доложили. К чему я стремлюсь и чего добиваюсь, вы знаете? Не знаете. Ну и нечего напраслину возводить. Я, быть может, поблагороднее некоторых буду. К кровавым ремеслам никогда отношения не имел, лишать людей их законного жития страсть как не люблю и делаю это лишь в тех редких случаях, когда по-другому никак.

Спрашиваете, кто я? Для Лизы – Гор, для моих сподвижников – Ермолая, Кондрата и Богдана – тоже. Так, если помните, звали персонажа из «Аэлиты». Того самого, что жаждал на тоталитарном Марсе социальную утопию создать. Нравится он мне, отсюда и псевдоним. Если позволите, буду Гором и для вас. А уж временно или постоянно, это пусть будущее покажет.

Два слова о себе. Родословная у меня